Любимый город

Джульетта была младше на полгода, маленькая, хрупкая как фарфоровая куколка, звонкоголосая и веселая. С Раисой они дружили и с тех пор полюбили читать книги по ролям. Специально подбирали те, где было побольше диалогов.

Спектакль прошел с сокрушительным успехом. Про него даже тиснула пару строк брянская газета. Заметку вырезали и повесили на стенде возле учительской. Девчонки из драмкружка месяц ходили именинницами.

А Раиса с тех пор стала мечтать об актерской карьере, ярких ролях и пышных платьях. Она по-прежнему много читала, хотя и беспорядочно. Пока однажды, сидя в библиотеке, вдруг не поняла, что строчки почему-то упорно ползут перед глазами, а смысла написанного сделалось невозможно уловить. И кажется, совсем не потому, что у Толстого так много французского текста и за ним нужно лезть в сноски. Раиса вернула книгу библиотекарше и вышла, держась за стенку — так сильно кружилась голова.

Где-то она слышала, что от избытка чтения можно если не совсем сойти с ума, то всерьез заболеть. Если так, то пора в медпункт. Лекпом - лекарский помощник, вчерашний студент, выслушал ее доводы с большим сомнением. Но потрогал Раисин лоб и похоже очень испугался. Чего именно, Раиса уже не поняла, с этой минуты она вообще мало что понимала. А соображать начала недели так через полторы, в больнице. Когда ощупала свою налысо обритую голову, сообразила, как теперь будет выглядеть, и расплакалась.

Тиф прошел по детдому как лесной пожар. Джульетта сгорела от него в три дня. Лекпом, бедолага, за сутки. А до того он две недели ухаживал за заболевшими, забыв, когда самому спать.

Из зеркала на выздоровевшую Раису смотрела форменная Тень отца Гамлета. С таким осунувшимся лицом и головой в сером пушку даже думать о театре было тошно. Но дело было не только в этом. Ей отчаянно захотелось почувствовать себя нужной! Теперь перед ее глазами были не театральные герои, а герой настоящий. Погибший как часовой на посту. А сколько девчонки посмеивались над вечно чем-то обеспокоенным и некрасивым лекпомом. Одно плечо было у него выше другого, от чего тощее осеннее пальто, которое он носил с осени по весну, походило на крылья летучей мыши. Он никогда не обижался, сам подшучивал над своей внешностью и даже спрашивал как-то Анну Феликсовну, не найдется ли для него какой-нибудь роли пострашнее. «Вы о Пушкине не думали еще? «Там чудеса, там леший бродит» - давайте, поброжу, мне не трудно». А теперь его не было. Погиб при исполнении долга.

Занятия продолжались, драмкружок, осиротевший на самых талантливых, все-таки жил, а в голове у Раисы билось одно: “Люди не должны так просто брать и умирать в 15 лет! И в 25 тоже!” Закончив школу, она не долго думала, где ей учиться дальше и понесла документы в Брянский фельдшерско-акушерский техникум, попав как раз в самый первый его набор. Потому что учили там тому, что Раиса считала безусловно полезным, важным и нужным. В 40 раз важнее театра. В театр можно и просто ходить.

***

На двадцать третье февраля Кондрашов получил прекрасный подарок - разрешение “с осторожностью” вставать и ходить, тренировать здоровую ногу.

– С осторожностью?
– недовольно переспросил он, - Мне бы побыстрее!

– Как в тылу врага ползешь, - объяснял ему Астахов, - А инфекция тебя караулит.

– Вот оно что! Понимаю! Бывает, двадцать метров за полчаса, и то много.

– Именно. Если начнутся боли, особенно распирающие - не строй из себя героя, сразу говори дежурному врачу! Усталость должна быть. Боль - это тебе сигнал. Вроде как ветка треснула или часовой сигарету выплюнул да насторожился.

– Есть соблюдать осторожность!

И Кондрашов упорно ходил, опираясь на костыль и загипсованную до подмышки ногу. Однажды зашел в зал с уже готовой сценой и занавесом, где Яша тренировался быть Ромео. Уже одетый “по форме” - в ушитый на живую нитку танкистский комбинезон, плюшевый берет с завитым бумажным пером и даже со шпагой на перевязи. Перевязью была командирская портупея с замотанной красной тряпкой звездой на пряжке, а шпагу художественно изготовили в артмастерской из проволоки. Во всяком случае, гарда выглядела роскошно, с пяти шагов не понять, что отполированное железо.

Бледный от недосыпа, переживаний и от того, что в любую минуту может войти Верочка, Яша ходил взад-вперед и снова и снова повторял никак не дающиеся строчки. Шпага путалась у него в ногах и все время цеплялась то за стулья, то за занавес.

“От взоров их я скрыт покровом ночи. Но п-пусть они меня застанут здесь, - он запнулся, быстро вытащил листок, подсмотрел и с новой силой продолжил - Лишь бы меня любила ты; пусть лучше… лучше, - он опять бросил взгляд на шпаргалку, - Жизнь кончится моя от злобы их, Чем без твоей любви она продлится”.

– Не боись, герой, если что подскажем. Я специально на первом ряду местечко забью, - подбадривал его Кондрашов.
– И ремни подтяни, а то шпага тебе мешает. Ты, кстати, обращаться-то умеешь с ней?

Яша только руками развел, откуда мол? И потом, ставим-то один кусочек, у нас там никакой дуэли не будет.

– А все равно, - наставительно сказал лейтенант, - У тебя вид должен быть такой, чтобы сразу было ясно - умеешь и если надо, продырявишь кого угодно. Ромео твой, между прочим, Тибальта заколол. Ну-ка, покажи, как ты ее держишь.

Пара взмахов бутафорским оружием показались Кондрашову неубедительными. Отчаянно жестикулируя, он начал показывать на пальцах, как должны выглядеть правильная стойка и походка.

– Ноги - твоя опора, нету опоры - нету ничего. Болтаешься, как взводная колонна в чистом поле, каждый обидеть норовит. И руки у тебя тоже болтаются, как недовинченные. Что шпага, что нож, их твердо надо держать. Это же оружие!

– Да какое она оружие, проволочная же!

– На спектакле будет все равно как оружие, а ты ее держишь как кочергу. Тверже надо. Достовернее. Чтоб вот любой на тебя посмотрел и сказал: “Этот - умеет!” Шпага, она должна руку твою продолжать, а не болтаться как… - он не сразу подобрал подходящее сравнение, - как веник в ведре. Вот как чувствовал, не просто так я сюда до вас загремел, не иначе как для поддержания боеготовности. Ничего, на обе ноги встану, я тебя и с ножом обращаться выучу. Не ровен час пригодится.

К некоторому удивлению и лейтенанта, и самого Ромео, вслед за шагами у него стала ровнее речь, и даже лучше стали запоминаться слова. На генеральной репетиции, за три дня до премьеры, он все еще ужасно смущался, но не запнулся ни разу.

Концерт не стали привязывать ни к какому празднику. К 23 февраля не успели, ждать до 8 марта не стали - “А если наступление начнется? Вот высадят наши десант где-нибудь в Алуште, и сразу не до стихов станет!”. Так что просто объявили - через три дня все свободные от дежурств приглашаются на концерт!

Сценой стала штольня с высоким потолком, где проходили общие собрания. Зрителей набилось так, что стояли в дверях.

Шекспира поставили в финал концерта. А программа получилась пестрой - удивительно много оказалось людей, умеющих читать стихи, петь, играть. Колесник с романсами вызывали на бис, пока не вмешалась ведущая. Какой-то молодой врач попытался совместить не очень умелую игру на скрипке и неумеренно выспренный рассказ о военных хирургах. Огнев, сидевший рядом с Раисой, шепотом прокомментировал: “Вот у кого Юдин - явный кумир. Только у Юдина, конечно, и со скрипкой лучше выходит, и речь естественнее, хотя и высоким штилем. Про скальпель я не говорю. Ничего, со временем все подтянет, и речь, и скрипку, и хирургию”.