Любимый город

Начальник подземного госпиталя, начсанарм Приморской армии Давид Григорьевич Соколовский лично все проверял, лично во все вникал, и, если что-то оказывалось не так, откладывал на время всю свою интеллигентность и мог указать на нерадение в таких выражениях, что Астахов бы покраснел. Да и начальства он, мягко говоря, не робел, как-то раз, минуя всю командную цепочку, отбил такую телеграмму в Москву, что недостающие лекарства появились чуть ли не из телеграфного аппарата.

Первое же совещание с личным составом напоминало военный совет перед наступлением. Да собственно, обстановка мало чем от него отличалось. Уже через два дня привезут раненых, так что развертывание придется завершать одновременно с их приемом. Составлен график работы хирургических бригад, собранных, между прочим, еще и с расчетом обучения врачей - на пять человек один опытный военный хирург, двое гражданских и двое молодых. То же с сестрами.

– При большом наплыве раненых работа в операционной - 16 часов в сутки, - увлеченно продолжал начальник госпиталя, - 3-4 часа в госпитальных отделениях для наблюдения за ранеными, и 4-6 часов сна. Все ясно?

– Так точно, - ответил Огнев и добавил совершенно серьезно, - В сутках 24 часа, и всегда можно встать на час раньше.

– Это вы к чему?

– 16 часов работы, 4 часа в госпитальном, 6 часов сна.

Возникшие было смешки под начальственным взглядом Соколовского растаяли, как утренний туман. Давид Григорьевич нахмурился, но комментировать не стал никак и перешел к следующей теме - усовершенствованному им фабричному методу Пирогова, “хирургическому конвейеру”.

– В прошлый раз Николай Иванович освобождал хирурга от подготовки раненого к операции, дачи наркоза и послеоперационных действий. А сейчас, располагая прекрасными хирургическими кадрами и достаточным количеством молодых врачей, мы оставляем ведущем хирургу бригады только собственно операцию, а наложение, например, швов делают вчерашние студенты. Отобранные, разумеется, за склонность к хирургии

– Статью писать надо, - отозвался на это Огнев, - Чтобы все знали.

– Справедливо, - согласился начальник госпиталя, - Вот вы и займетесь, трех дней хватит - разобраться и задокументировать? Разумеется, без отрыва от хирургической работы.

Наконец, совещание закончилось. Без часов так не поймешь, вечер на дворе, или уже ночь. Но вслед за: “Все, кроме дежурной смены, могут пока идти на отдых”, тут же последовало, “А вы, товарищ Огнев, задержитесь”.

Гулкий коридор быстро опустел, но опять Раиса, ругая себя в мыслях, что подслушивает как девчонка, медлила уйти. Споры с начальством - дело такое. Отправит он сейчас сгоряча Алексея Петровича куда-нибудь в другой госпиталь, и им даже попрощаться не дадут! Начальник-то здешний с характером, посуровей Денисенко будет!

Сначала она не могла различить ни слова, потом, видимо, оба врача подошли к двери

– Голос у вас, Алексей Петрович… Прямо лекторский. И манеры. Преподавать приходилось?

– Немного. В Финскую вел курсы при госпитале, несколько лекций в сороковом, и вот сейчас, пока было время, в медсанбате передавал опыт. В порядке общественной нагрузки.

– Значит, склонность к преподаванию мне не почудилась, да и вам не привыкать. Завтра после смены представите план. Дальше: все ваши подчиненные в бригаде - гражданские врачи. А оружие начсоставу положено и вчера они его получили. Попрошу вас лично проверить - чтобы умели хотя бы правильно чистить и хранили как нужно. Сколько ни суши, здесь все-таки штольни, сыро. Доведите до личного состава, как следует держать его в боеготовом состоянии. Нам пока не до стрельб, но хотя бы сбережение оружия должно быть в порядке. И техника безопасности!

– Есть лично проверить.

– И еще: ваши подчиненные, с которыми вы сюда прибыли - справятся ли они с работой операционных сестер именно в вашем отделении? Я о Васильевой и Поливановой. С Саенко мне все совершенно ясно, краткосрочные курсы. Глаза толковые, но в остальном пока эмбрион.

– Справятся. Васильева начинала работу в травматологии с тридцать девятого года. В медсанбате себя показала очень хорошо. А Поливанова - фельдшер хирургического отделения райбольницы - вы понимаете характер работы?
– с хорошим довоенным стажем. За обеих ручаюсь.

“Надо же, все фамилии помнит!” - удивилась про себя Раиса. У нее сразу с души отлегло, что ее командира никто никуда не отправит и главное, что он за них обеих ручается. Из коридора она едва успела выскользнуть незамеченной.

***

Самым непривычным в штольнях была тишина. Точнее то, что военный человек назвал бы тишиной - грохот разрывов снаружи здесь был не слышен совершенно. Хотя если бомбы рвались прямо над головами, это очень скоро становилось понятно по духоте и явственно ощущавшейся в воздухе пыли. Даже могучая вентиляция с трудом справлялась, когда снаружи взрывами поднимало в воздух тонны земли, пыли и битого камня. В остальном же здесь постоянно царил шум, усиленный эхом: штольни становились заводами, мастерскими, общежитиями. Хотя при взгляде на указатель на стене с надписью “Детский сад”, у Алексея сжималось сердце…

Обучение персонала кто-то с первых же дней окрестил “Инкерманским университетом”. Сразу на ум приходили недавние их занятия в Воронцовке и снова, и снова память возвращала к двум сгоревшим машинам в окулярах бинокля. На почерневшем борту одной из них еще угадывался красный крест. “Кто? И как?” Он знал, что Оля Васильева до сих пор бережно хранит затрепанный том Опокина, который, очень может статься, некому уже и возвращать. Хотя не может быть, чтобы никто не вышел.

Но скверные новости пришли с другой стороны, не от Керчи, а с моря.

– Алексей Петрович...

Странное дело. До сих пор Соколовский звал его исключительно по фамилии и званию. Вызвал по поводу обучения и статьи, хвалил за первую лекцию. Но в глазах - темнота, не тревога даже - боль. Что-то стряслось.

– Как коммунист, должен вам сообщить. Только что узнал в штарме: "Армения" затонула. Атакована с воздуха.

– Выжившие?

Никогда Алексей Петрович не говорил таким голосом. Сиплый, скрипучий, еле слышный. И склонился, на полголовы ниже стал.

– По предварительным данным - шесть-восемь человек. Прямые попадания, возможно, несколько бомб или торпед.

Огнев сглотнул. Выпрямился, став прямым, как палка, как старорежимный офицер на картинке. Хрипло откашлялся.

– Понятно, товарищ военврач первого ранга.

– Прошу вас... лучше это сделаете вы. Сообщить личному составу. Здесь знали друг друга практически все врачи. Как понимаю, вы тоже. Вы ведь больше года в Севастополе, так? Но все-таки, своей хирургической бригаде эту тяжкую весть придется сообщить вам.

Темно. Как темно все-таки в этом подземелье! И никакие лампы не спасают. Рассказывать не пришлось - они уже знали. Колесник, сжавшаяся, вдруг сделавшаяся совершенно маленькой, держала на коленях фотографию в картонной рамке. Кажется, она ни слезы не проронила, только глаза горели сухим, болезненным огнем и пальцы дрожали.

С фотографии смотрели незнакомые Огневу люди в белых халатах, врачи и сестры, человек двадцать пять, снятые на широком крыльце какого-то здания с высокими окнами, видимо больницы.