Любимый город

В одно мгновение просветлев лицом он подбежал к ней и вдруг сгреб в охапку. Так стиснул, что чуть ребра не хрустнули. Запах одеколона, исходящий от него, совершенно не вязался ни с лицом, ни с паленой и пахнущей сыростью и гарью шинелью.

– Живая! Ах ты ж… черт меня возьми! Живая, Раиса Иванна! Так дошли? Все дошли?

– Все, Игорь Васильевич, все дошли. Только отпустите меня, пожалуйста, раздавите же, - Раиса еле перевела дух, - Вы сами-то откуда? Кто еще из наших здесь?

Астахов моментально разжал руки. Радость, вспыхнувшая в его глазах, когда он услыхал, что арьергард добрался невредимым, угасла в одну секунду.

– Никого, - ответил он глухо.

– Один я вышел. Из двух машин один.
– и увидев подошедшего Огнева, вытянулся как в строю, резко бросив руку к виску, - Прибыл в ваше распоряжение… - Астахов осекся и взгляд стал напряженным, - Один.

– Остальные?

– О других машинах - не знаю. Наши две…

Договорить Астахову не дали. Где-то рядом заорали “Во-о-о-здух!!”, а из рваных облаков прорезался, нарастая, воющий свист.

– Ложись!!!

Сначала Раиса оцепенела, ей еще не случалось попадать под налет здесь, в трех шагах от таких спасительных и прочных штолен. Кто-то дернул ее за руку, кажется водитель…

Первый разрыв пришелся над их головами, у края ущелья. Ударило так, словно рвануло пополам гигантский, во все небо лист кровельного железа.

Вторая бомба бухнула существенно ближе, и по ущелью прокатилась тяжелая горячая волна. Ею будто прижало к земле не успевших добежать до укрытия людей. Раиса почувствовала себя мышью в кошачьих лапах. Только кошка эта должна быть никак не меньше танка.

И сейчас же стало невозможно ни дышать, ни видеть в клубах поднятого взрывом песка и каменного крошева.

Следующий взрыв - еще ближе!
– ударил по ушам, на мгновение оглушив, но все же Раиса уловила в тяжелом грохоте какой-то короткий и острый свист, как от лопнувшего стального троса, звяканье металла о металл и странные мягкие шлепки. И сквозь клубы дыма разглядела, как полуторка, которую они разгружали, начала заваливаться на правый борт, на пробитые скаты.

Кажется, только здесь, а может, раньше она их просто не слышала, отозвались зенитки.

Еще несколько разрывов прокатились по ущелью, удаляясь, и оно полностью утонуло в дыму и пыли. А потом зенитки смолкли. Сквозь звон в ушах Раиса различила удаляющийся гул моторов. По ущелью закричали “Отбой!”, и она поднялась, вытряхивая из волос песок и мелкие камешки. Не сразу сумела найти в пыли слетевшую пилотку. Подумала, что на поверхность теперь без каски лучше не соваться. Ладно, что на сей раз голова цела.

И только тут заметила совершенно осевшую на бок машину. Посеченный осколками брезент трепал ветер, уносил пыль и дым. У откинутого борта, скорчившись, лежал Астахов, прижав к животу левую руку. Правой он судорожно пытался что-то нащупать рядом с собой. И песок под ним медленно темнел от крови.

– Астахов! Астахова ранило!

Секунды, кажется, не прошло, а около него уже сидел Огнев, одной рукой и зубами открывая нож, другой выдергивая из кармана индпакет. Резанул гимнастерку, зубами сорвал обертку индпакета, подложил тампон - и тут же, продолжая перевязывать, закричал:

– Двое с носилками ко мне! Васильева, ко мне! Поливанова, мыться! Саенко, бегом в операционную, скажите - экстренная лапаротомия, потом две банки крови нулевой группы в операционную!

Кивнув подбежавшей Васильевой: “Бинтуйте, широко, плотно”, сам бросился к предоперационной.

Раиса была уверена, что к темпам армейской работы привыкла. Сорок пять секунд на сортировку, казавшиеся совсем недавно чем-то немыслимым, стали понятны и привычны. Повязки руки накладывали уже сами, даже и смотреть-то особо не требовалось, но их она и в мирное время умела. А вот как операционная сестра работать начала считай только что. И при тяжелых операциях - считанные разы, в Воронцовке еще.

Пока мыла руки, мелькнула еще мысль: почему ее, почему не Васильеву, она же опытнее?! Но задержаться на этой мысли уже не оставалось времени. А потому она просто твердила себе, раз за разом, то, что недавно говорила ей Оля: “Не быстро, а вовремя. Но плавно”.

Ага, не быстро, но вовремя… Не дергаемся. Аккуратно. Все знакомо. Еще недавно Астахову она инструменты и подавала. Правда, операции были гораздо проще. И под местным.

Наркотизатор сидела у головы раненого, одна рука на пульсе, в другой склянка с эфиром. И исходили от этой маленькой пожилой женщины такое спокойствие и уверенность, какого Раиса в жизни не встречала. Как будто она держала в своих руках сердце пациента, и, пока она его держит, ничего не случится.

“Лишь таким людям и можно это доверить”.

Огнев только посмотрел на нее, а она уже ответила:

– Спит. Пульс сто десять, хорошего наполнения. Можно приступать.

– Скальпель. Пинцет.

Плавно, аккуратно. Спокойно. “Только бы жив остался!” У него татуировка оказывается, якорь на левой кисти. Между большим и указательным пальцем, маленький. Раньше не замечала. “Черт бы тебя побрал, не спи!”

Хорошо, подумала она как-то отстраненно, что только что развернулись. Полной бригадой из четырех человек работаем, как по учебнику. Два врача, наркотизатор и она, операционная сестра экстренной фронтовой выучки. “Не оплошать бы! Нельзя!”

Колесник в маске как в чадре. Это из-за того, что у нее глаза такие. И вместо шапочки что-то вроде чалмы из марли.

– Зажим! Еще!

Полчаса прошло. А поту сошло, будто Раиса целый день землю копала. Неужели, справились? В операционном тазу кровавая рвань и два зазубренных осколка. Вот такой вот кусочек железа, длинной не более спички - и все, и нет человека. “Не накличь!”

Алексей Петрович, подняв наконец руки и держа их перед собой по-хирургически, полуприкрыл глаза и выдохнул: “Считайте инструменты и тампоны”.

Астахов дышал спокойно, в вену ему капала консервированная кровь, на раскрытой ране - тонкий слой белого стрептоцида. Кажется, пока все благополучно.

Услышав, что инструменты и тампоны сосчитаны, Огнев начал зашивать брюшину. И тут Раиса, которой пот заливал глаза, невольно залюбовалась его движениями, быстрыми и перетекающими одно в другое. Руки словно плели какой-то непрерывный узор, даже на танец чем-то эти движения похожи. Вот оно - вовремя, но плавно. Вероятно, от этого ритма ход операции и зависит, ее скорость, а значит - и жизнь человека. Успели - спасли. Вот о чем Оля говорила.

Аккуратно повернув Астахову голову набок, Алексей Петрович сел около него. Через несколько минут Астахов приоткрыл глаза. Его лицо болезненно исказилось от приступа тошноты, он закашлялся, страдальчески скорчился, и следующую попытку кашля сумел подавить.

– Куда… меня?
– спросил он.

– В живот, - ответил Огнев, - один осколок по касательной, два внутри. Печень-почки-селезенка целы, кишки резецировал, осколки извлек. Прогноз, с осторожностью, благоприятный.

Раненый очень медленно и осторожно протянул левую руку, на которой не было капельницы, дотронулся до повязки.