Любимый город

– Вот они, видите?
– Колесник указала на трех девушек-сестер, стоявших в обнимку во втором ряду справа. Молодые, круглолицые, они легко и весело улыбались в объектив.
– Мои девочки. Лучшие в нашем отделении. Никого из них больше нет, понимаете?

За спиной у Натальи Максимовны всхлипнула пожилая санитарка, та не глядя, обняла ее за плечи.

– Что чувствует командир, чьи бойцы погибли, выполняя его приказ?
– Колесник воспаленным взглядом обвела товарищей.
– Я не могла им приказывать… но это были мои девочки, я за них отвечала. И я нашла им место на борту. Теперь их нет. Они могли бы работать здесь, я могла бы забрать их с собой в Инкерман. Но я надеялась… что им там будет безопаснее.

Наталье Максимовне пока некому было объяснить, что на войне нет понятия “безопаснее”. И ее попытка спасти сестер своего отделения, добившись их эвакуации, дело понятное, и самое логичное. Если бы “Армения” благополучно дошла до порта, она бы хвалила себя за предусмотрительность. А теперь будет себя винить за то, что в чем нет ее вины. Как часто винит себя выживший! Не только командир, отдавший приказ наступать, но и штабной, находившийся в двух десятках километров от места боя..

“Это были наши машины!
– вдруг ясно и отчетливо понял Алексей.
– Те два мотоцикла ехали нам навстречу. Значит, сначала они встретили их”. И только одного нельзя было понять: кто же из наших не добрался. Точнее, добрался ли хоть кто-нибудь? Так несложно было для поднятия духа придумать хорошую новость…

Письма и похоронки. Ноябрь 1941

Почта № …. лейтенанту Огневу Александру Алексеевичу

Саша! Я попадал в переплет, но жив, здоров, в порядке и под Севастополем. Похоронкам из Керчи не верь, они не знают. Обратного адреса пока нет, узнаю - напишу. Дольше писать сил нету. Алексей Огнев. 30 октября 1941.

Где-то под Керчью

Извещение

почта №… старшине Поливанову Владимиру Ивановичу

Ваша сестра, ст.военфельдшер Поливанова Раиса Ивановна, уроженка гор. Бежица Брянской области, 1911 г. рождения, находясь на фронте, пропала без вести (убита) в октябре 1941 года.

Хуже списка безвозвратных потерь личного состава, который после четырех мучительных суток ожидания все же был заполнен и отправлен в штадив, только похоронки. С ними Денисенко медлил еще два дня. Он отчаянно хотел верить, что вышел хоть кто-нибудь. Потому что список потерь, его и уточнить можно, а вот ушедшие по адресам извещения о пропавших без вести, это как пуля. Свою цель непременно найдет.

“Южновой Варваре Яковлевне. Ваш муж, военврач 3-го ранга Южнов Василий Васильевич…” Не пришлось им вместе коротать век, не пришлось. Что может быть страшнее для одинокой, немолодой женщины где-то там, на севере, в эвакуации, в студеном чужом городе? Там, поди, уже и снег выпал.

“Почта, №… капитан-лейтенанту Астахову Михаилу Васильевичу. Ваш брат…” Лучше писать на полевую почту, а не старикам его в Балаклаву. Пускай уж сын найдет для отца и матери нужные слова. Подумалось и холодом потянуло от этой мысли, а жив ли сам старший Астахов? Нет, случись что, известили бы. Почтальон к нам чуть не до последнего дня добирался, и с письмами, и с газетами. Попробовал бы не добраться! “У них там такой комиссар, с ним никакого особого отдела не надо”, - говорили в штабе. Где-то теперь товарищ комиссар? О Гервере и извещать некого. Один как перст, родных не осталось, родителей еще в двадцатых холера унесла. Другого такого комиссара весь Крым переверни - не отыщешь! Все умел, за троих старался. А что осталось? Строчка в списке потерь личного состава. “Если через сутки не вернусь - считайте, что привез приказ”. Получил ли ты приказ этот, Рихард Яковлевич? Или пуля раньше догнала? Или получил, да не довез?

Денисенко тяжело поднялся из-за стола. Боль сжала виски как клещами. Что за новости, неужто он стареет, уже и давлением маяться начал? А ведь дождь будет. В Крым зима всегда приходит с дождями. Под ветром полог палатки выгнуло, натянуло парусом. Нет, по-штормовому ставили, не унесет. Вроде машина? Померещилось… Неужто совсем никто не вышел?

“Ермолаевой Анастасии Викторовне. Ваш сын, военнослужащий, ст. военфельдшер…” Он один у матери? Кажется, один. В личном деле должно быть. Забыл. Стрелять ты не любил, горе луковое. Но когда машины отходили, точно был при оружии. Лично проследил.

“Саенко Дмитрию Николаевичу… Ваша дочь…” “Васильеву Анатолию Федоровичу”. “Мухиной Марии Валентиновне”, “Петренко Александре Павловне”... Ох, девочки-девочки… Думал ли месяц назад там, на Перекопе, что придется писать вашим родным?

“Хватит, - сказал себе Денисенко.
– Хочешь - не хочешь, а заканчивать надо. Раненых привезут ближе к рассвету. Может, и раньше, так что давай, Степан Григорьевич, заканчивай с канцелярией своей скорбной. Если живы, так отыщутся, а нет - ни одну душу ты с того света не вернешь, товарищ военврач первого ранга”.

Через полчаса у него осталось последнее не заполненное извещение. Над ним Денисенко застал гул приближающихся машин и он не без облегчения убрал в планшет пустой бланк. Может быть, через пару дней все еще поменяется. Но и два дня, и три не изменили в составе медсанбата ровным счетом ничего. И оставалось все-таки отдать последний долг товарищу и документ окаянный заполнить.

“Почта №… Извещение. Лейтенанту Огневу Александру Алексеевичу. Ваш отец…”

Рука все-таки дрогнула, испортив листок жирной кляксой, пришлось брать другой. Этот последний бланк завершал не просто старую многолетнюю, четвертой уже войной испытанную дружбу. До сих пор Степан верил, что товарищ его способен выйти из любой, самой жестокой переделки. Где кто другой сложит голову, он выберется живым и именно тогда, когда его уже перестанут ждать. Он ни минуты в этом не сомневался, ни в 1917-м, ни в Гражданскую, ни в Финскую. Разве что, когда друг свалился в тифу, Денисенко решил, что похоже, дело дрянь. Весь его тогдашний опыт врача не мог предсказать никакого иного исхода, кроме летального. Но Алексей выжил. Выжил ведь, черт подери!

Не выходил из памяти последний их разговор перед отступлением. Да что там, скажем правду - ссора. Злая, нелепая. Ведь орали друг на друга скорее от отчаянья, выбирая из двух путей, что оба хуже. “После нашего разговора мне нужно не только не быть трусом, но и не выглядеть таковым”. Что бы он сейчас отдал, чтобы не было этого разговора! Вышли бы оба и помирились бы. И сейчас оба ждали бы прихода машин… Нельзя, нельзя было вообще никого оставлять! Чудом же выскочили, в последнюю минуту, после последней минуты! Нельзя было медлить, уводить, уводить всех, на свой страх и риск, но уводить… Но ведь те две машины были с ними. Им своевременный отход ни черта не помог. А теперь?

А теперь Денисенко пишет похоронку сыну на отца. Александра он последний раз видел еще ребенком, малышом лет трех на руках у матери. После - уже только на фотокарточках. Ксения недолюбливала Денисенко. Он это видел и прекрасно понимал, отчего так. Всякое его появление значило для Огнева или командировку куда-нибудь к черту на рога, или того хуже - перевод в новый гарнизон. Какая женщина долго такое вынесет? Потому-то, верно, сам Степан так и оставался холостяком.

“Ну, а была бы еще семья сейчас? Легче было бы - получить такое?”

Он дописал последнее извещение только часа через два. То и дело поднимался, выходил из палатки и вслушивался в промозглую ноябрьскую темень. Но не было ни машин, ни людей, никто не спешил доложить, что арьергард медсанбата вышел к своим в полном составе. Или не в полном. Или один человек. Почему-то вдруг с абсолютной отчетливостью представился стоящий перед ним Алексей, грязный, заросший, с рукой на перевязи и трофейным автоматом. Настолько отчетливо, что Денисенко почти потянулся его обнять… но нет. Никого. Только ветер свистел, норовя с корнем выдернуть палатку и унести в сторону моря.