Любимый город
Шрифт:
– Алексей Петрович говорил…
– Что вам говорил Алексей Петрович, вы обсудите с ним. А в мое дежурство будьте добры лежать смирно. Не будем спорить.
– Хорошо, не будем. А кавторанг Колесник с “Парижанки” [линкор "Парижская Коммуна"] вам случайно не родственник?
– Муж. Так что если вы свою попытку удрать на прогулку пытаетесь обернуть в поползновение в мою сторону - это зря.
– И не думал даже.
– Я вижу. Ложитесь немедленно.
Остальная палата наблюдала за их спором с явным любопытством. Надо же, бывает, что и докторам как нашему брату достается.
– А к тебе, небось, попадешь потом, тоже раньше
– Смотря с чем попадешь. Непостижимая женщина!
– А то ж! На кривой козе не объедешь такую.
– Ну ты, братец, выбрал транспорт. Я бы и на подводной лодке не рискнул, - Астахов шумно вздохнул и возвратился к теплой компании из свежего номера “Военно-медицинского журнала”, руководства по топографической анатомии и блокнота.
Тем не менее, по шагу, по чуть-чуть, но разрешенные прогулки удлинялись, и на снятие швов он даже дошел самостоятельно и почти не держась за стенку. Поток раненых спал, немцы выдохлись, и у Огнева получилось лично сопроводить коллегу в перевязочную и обратно. После этого, на правах выздоравливающего, Астахов получил форму и перебрался из палаты в кубрик старшего начсостава. Так какая-то морская душа окрестила правильным флотским образом разделенные фанерой клетушки, с кроватями для старшего начсостава и нарами для остальных.
В тесной компании коллег оказался он внезапно самым молодым. Состав госпиталя формировался в основном из врачей гражданских специальностей, кого не призвали в первые дни войны, да вчерашних студентов-медиков. Но молодежь успела занять соседний кубрик целиком. А соседям Астахова было в среднем лет за сорок каждому. Кроме Огнева, занимали это фанерное жилище несколько узких специалистов, вынужденных спешно вспоминать хирургию во всех подробностях, и пожилой терапевт, как выяснилось, тесно знавший Южнова. Гибель коллеги его, и так потерявшего многих друзей на “Армении”, совершенно подкосила. “Я думал, хоть на суше безопаснее”, - сокрушался он. Старик работал много, но редко мог заснуть без снотворного, а в довершении всего заработал разнос от начальства, когда пытался через голову Соколовского подать рапорт, добиваясь отправки поближе к фронту.
Рядом с такими соседями тратить время на книги да соблюдать режим и более спокойный человек долго не сумел бы. Астахова же хватило всего на пару дней. Он все больше мрачнел, много курил, извел без остатка положенные ему по фронтовым нормам папиросы и перешел на махорку. Наконец взбунтовался и потребовал возвращать его к работе, потому что нет больше сил людям в глаза смотреть и быть балластом.
– Ты пока все-таки еще лежи, - пробовал урезонить его Огнев.
– Не торопись, а то не туда успеешь.
– Вы по двенадцать часов у стола, а я тут пузо належиваю!
– Уже не по двенадцать, уже по восемь. На тебя хватит, не бойся. И не “пузо належиваю”, а “оберегаю репаративные процессы и повышаю квалификацию”. У тебя уже пол библиотеки перебывало. Ты же ее в себя грузишь, как фотокопировальный аппарат.
– Вот и хватит грузить. К практике переходить пора, пока к чертовой матери все не позабыл!
– Поговорю с Соколовским. Дня через три поедешь в порт сопровождать раненых на погрузку.
– Алексей…
– Я уж пятый десяток как Алексей. Восстанавливаться надо с умом.
– Сам знаю!
– Вот раз знаешь, так и festina lente [поспешай медленно (лат.)]. Поговорю завтра с Соколовским.
Астахов печально вздохнул и прибегнул к своему
обычному в таких ситуациях убежищу - то есть, снова углубился в книгу.“Под вашу ответственность” - сказал Соколовский.
Колесник пять раз повторила, что “это какое-то мальчишество”, устроила коллеге тщательный и придирчивый осмотр, минут двадцать ощупывала живот, прежде, чем сказать “можно”. Помогать Астахову отправилась тщательно проинструктированная насчет возможных осложнений Оля, а Огнев, никому ничего не говоря, сел во вторую машину.
Уже погрузили раненых, уже заканчивали приемку груза, как с мостика одной из МОшек [Малый Охотник, тип катера] капитанский голос перекрыл весь портовой гомон. “Братуха! Живой! Ах ты ж, чертяка, своих не узнаешь что ли?”
Оля и ахнуть не успела, как командир морского охотника, громадного роста, с бородищей, “ой, мамочки!”, в одно мгновение по сходням бросился к ним и с радостным рыком сгреб Астахова в охапку своими огромными ручищами.
“Игорек! Живой, чтоб меня! Да я же тебя похоронить успел, черт возьми!”
Астахов-старший приветствовал Астахова-младшего в таких эмоциональных морских выражениях, что от братьев шарахались в сторону чайки, обходя их на вираже.
Перепуганная Оля повисла у капитана на руке:
– Товарищ капитан! Он же раненый! А вы его так тормошите!
Капитан тут же ослабил хватку:
– Ну вот, как ни встречу его - уже в малиннике!
– Это, Миша, не малинник, - Астахов улыбался от уха до уха, кажется в первый раз с того момента, как оказался в Инкермане.
– Это товарищ боевой, проверенный, мы с Оленькой от Перекопа еще не один пуд соли вдвоем слопали.
Огнев подбежал к обнимающимся.
– Брат?
– Так точно, товарищ военврач третьего ранга!
– бородач взял под козырек, но левой рукой все так же прижимал к себе вновь обретенного родственника.
– Неделя как сообщили, что без вести пропавший - а нашелся!
– Десять минут. Я за старшего.
Астахов хотел что-то возразить, но моряк, ответив: “Есть десять минут!”, чуть ли не на буксире уволок его за собой.
– Вот вам, Ольга Анатольевна, и психотерапия приключилась. Давайте посмотрим, что нам осталось принять.
Та только ахнула, увидев командира. “Как, и вы здесь?”
– Соколовский мне сказал: “Отпускаю под вашу ответственность”.
– Как же хорошо, что вы рядом. Ой, аптеку, аптеку аккуратнее!
– замахала она рукой водителю и побежала следить, как загружают вторую машину. Но время от времени оглядывалась на стоящую у причала МОшку.
Ради любопытства, Огнев засек время. Астахов возвратился почти что бегом, он появился у машин через девять минут две секунды.
– Алексей Петрович! Ты только глянь! Эта новость поважней любой сводки будет, - он размахивал каким-то казенного вида серым листком, как сигнальщик флажком.
– Дай-ка… Ну, похоронка… ну, на тебя… что, долго жить будешь?
– Целиком читай! Там подпись важнее всего!
Только тут Алексей присмотрелся и сначала даже глазам не поверил. Не может быть! Но этот росчерк с будто узелком завязанной “о” ни с чьей другой подписью нельзя было спутать.
– Денисенко!
– Именно! Живой!
– На 12 ноября был живой, не в плену, и имел время заполнить бумаги.
– Алексей, не занудствуй! Жив! Все наши выскочили!
– Так точно, выскочили! Все, расписывайся за груз и поехали домой.