Любовь цвета боли 2

Отворачивается, прячась, и заходится в беззвучном крике. Прижимаю Олю к себе, уткнувшись лицом в волосы, шепчу, что не позволю. Откопаю, воскрешу, умолять буду.

Сдергиваю полотенце с сушилки, подхватываю Олю на руки и бережно укладываю на кровать. Цепляется тонкими пальцами за влажную ткань, сжимается вся, а я в полной мере ощущаю свою ничтожность. Я и есть ничтожество. Нет во мне ничего святого.

Приношу антисептик и под истошные всхлипы вынимаю мелкие осколки из маленьких ступней. Целую каждую ранку и собираю губами соленые слезы, зарываясь пальцами в шелковистые волосы.

Уже почти засыпая и всё еще изредка всхлипывая, Оля распахивает глаза и шепчет сбивчиво:

— Мне мама всегда говорила: всё обязательно будет, как ты мечтаешь, так, как должно быть, только подожди, помни, что сахар всегда на дне. И я всю жизнь мужественно глотала горькую жижу. Смирялась, боролась пила глоток за глотком в слепой надежде, что вот-вот допью до дна…

Не дышу, пока слушаю сорванный хриплый голос. Как завороженный, смотрю на прозрачные слезинки, бегущие по бледным щекам.

— Не могу больше. Я очень устала. Думала, вот оно! — усмехается горько, а у меня кишки узлом сводит от жгучих ноток разочарования в ее голосе. — Но ты оказался лишь жалкой подделкой. Суррогатом. Я тебя ненавижу, — тихо. — Сегодня ты навсегда умер для меня. Мужчины, которого я любила, больше нет. Есть НИКТО. Жестокое, бессердечное, эгоцентричное НИКТО.

??????????????????????????Глава 16

Макар

Оля спит, а я сижу в кресле и смотрю на нее. Прислушиваюсь к ровному дыханию, скольжу взглядом по подрагивающим ресницам, по потрескавшимся губам, острым скулам. Похудела, под глазами залегли тени, бледная.

Смотрю и думаю. Много думаю. И чем дальше, тем противоречивее становятся мысли.

Ревность. Никогда прежде не испытывал ее. Она ядовитым плющом оплетала мой разум, ослепляла. Питаясь бессильной яростью и гневом, проникала внутрь меня, отравляя душу. Когда волна гнева стихала, его место занимало отвратительнейшее чувство никчемности и неполноценности.

Тяжело признавать себя ненужным, нелюбимым, преданным. Особенно женщиной. Любимой женщиной. Это словно поединок на рапирах с умелым противником, который наносит четкие удары в самые уязвимые места смоченным в яде острием клинка.

И бессилие — теплая, вязкая субстанция, от которой нет способа отмыться. Я понимал, что могу сокрушить весь мир, убрать с пути любое препятствие, разрушить чью-то жизнь, сломить волю, но бессилен перед Олей. Перед ее чувствами к другому. Если бы я знал средство вытравить из Олиной головы мысли о Викторе, я бы без зазрения совести им воспользовался. Но я варился в котле бурлящего масла, медленно погибая сам и убивая ее. По-другому не мог. Первое время старался. Правда, старался, потому, как сам себе не доверял.

А потом этот звонок, что Оля у Виктора в СИЗО. И меня накрыло. Люто, безудержно. Я сидел в гостиной в кромешной тьме, пил, отсчитывал секунды и молил всех богов, чтоб в этот вечер она не приехала домой. Но там наверху, в небесной канцелярии, видимо, даже не считают нужным прислушиваться к просьбам таких ублюдков, как я. Несправедливо, конечно, мы иногда о п***ц каких дельных вещах просим.

Сначала услышал уверенный стук каблуков. Затем учуял запах, словно изголодавшийся зверь. А потом увидел ее силуэт в этом чертовом платье, облепившем тонкий стан словно вторая кожа. Мягкие изгибы, шикарная копна распущенных волос. Крышесносно красивая. Просто нереальная. Таких особенных больше не производят.

Дикий коктейль кипучей ярости и возбуждения от одного лишь взгляда, и я понял, что пропал. Лепетала что-то о подставе, заламывая горестно руки. Кричала о любви, а у меня перед глазами картина, как она там с ним. А потом с ее губ сорвалось ненавистное имя.

Когда коснулся Оли, словно осатанел. Отчаянная потребность в ней самой, в ее запахе, губах, прикосновении к бархатистой коже. До ломоты в костях хотелось забыться. Раствориться и не чувствовать ничего, кроме эйфории, что вот она, рядом. Подо мной, на мне, что всё еще только моя. И пусть весь мир катится к чертям.

Не помню, что конкретно заставило меня остановиться. Но от всей души благодарен тем силам, которые на короткий миг очистили мой рассудок.

Смотрел на свою ранимую девочку в изодранном платье, свернувшуюся клубочком на диване, и не мог поверить, что это сделал я. Не спорю, в какой-то момент мне очень хотелось сделать ей больно. И я ведь сделал, упрятав Виктора за решетку. Но только не таким гнусным способом.

Оля судорожно всхлипывает во сне, и я фокусирую взгляд на ее изнеможенном личике. Неимоверно хочется если не отмотать, то замедлить время. Я понимаю, что утром она уйдет. И осознаю, что позволю ей это сделать. Поэтому с жадностью ловлю каждый ее вздох, легкое движение, наклоняюсь и вдыхаю ни с чем не сравнимый аромат. Веду осторожно пальцами по нежной коже щеки. Ложусь рядом, на расстоянии вытянутой руки, и воспроизвожу в памяти ее взгляд там, в ванной.

А в голове всё никак не стыкуется. По взгляду можно многое понять. Какими бы актерскими талантами ни обладал человек, глаза — это зеркало души. Они лгут редко. Как бы усердно мне ни лизали зад, при этом заискивающе повизгивая от восторга, во взглядах в большинстве случаев читал лишь черную зависть вперемешку со страхом. Это понимание тоже пришло с возрастом и опытом.

Оля же смотрела на меня сегодня так, как будто я ее убил. Вместо того, чтобы подать руку помощи, столкнул в пропасть. И вроде как жертвой предательства являюсь я, но и дерьмом последним почему-то тоже ощущаю себя я. Неувязочка выходит.

Либо я слепой дурак, либо кто-то третий прилагает немало усилий, чтобы я им был.

??????????????????????????Утро наступает слишком быстро. За окном сквозь хмурое небо пробиваются первые лучи солнца, а я так и не могу смириться с мыслью, что сегодня, возможно, потеряю Олю навсегда. Если уже не потерял. Лежу и прокручиваю в голове все возможные исходы этого утра, лихорадочно думаю, что сказать, что сделать, но всё не то.

В дверь тихо стучат, и я бесшумно выхожу из комнаты, прикрывая за собой дверь.

— На твою крепость напало стадо бешеных бизонов? — стоя у перил, интересуется Руслан. — Или только один, особо неуравновешенный?

Иду мимо друга к лестнице, игнорируя искрометный юмор.

— Че случилось? — следует по пятам. — Тебя же вроде попустило немного?

— Не попустило.

Захожу на кухню и иду к кофемашине. Заправляю и жду необходимую порцию кофеина.

— Доброе утро, — здоровается Руслан с Зинаидой, усердно помешивающей что-то в кастрюльке на плите.

Та в ответ ударяет половником по столешнице и демонстративно покидает кухню.