Любовь Демона

С того самого момента, как отобрал у Ангелины телефон, когда у нее начали трястись руки. Она начала искать в телефонной книжке контакт врача и не смогла попасть пальцами по кнопкам.

— Давай я, — забрал телефон, спросил фамилию докторши и нажал на дозвон.

На свое счастье докторша не стала тупить, быстро вспомнила Ангелину с Миланкой, которые еще вчера, оказывается, ходили к ней на прием. И возмущаться, что ее беспокоят в выходной день, тоже не стала.

— Быстро везите девочку в стационар, подозрение на пневмонию.

А вчера ты, блядь, этого не видела? Я еще спрошу у руководства клиники, нахуй нужен врач, который может проебать у ребенка воспаление легких.

Но когда посмотрел на бледную от страха Ангелину и заглянул в покрасневшие глазки Миланки, забыл и про докторшу, и про ее руководство.

О том, что Миланка моя дочка, стараюсь не думать.

Не сейчас. Меня ж разъебет сейчас на молекулы и атомы. Я начну рвать тех, кто посмел сотворить такое с моей девушкой. Беременной моим ребенком.

И то, что этот ребенок Миланка, мне пока тупо не верится.

Это хорошо, это помогает сохранить равновесие.

Помогает взять на руки ребенка, завернутого в одеяло. Помогает дождаться, пока оденется всхлипывающая Ангелина. Помогает спуститься к машине, усадить Ангелину на заднее сиденье и передать ей Миланку.

Просто Миланку, малышку с фотосессии. Которая взобралась на сцену во время моего выступления и сама ко мне подошла.

Это не было подстроено, я уверен совершенно точно. Не знаю, где была Ангелина, я со сцены ее не видел. И потом не видел, понятия не имел, кто офис-менеджер у Астафьева.

Мой клоп сам меня нашел. Теперь я почти уверен, что Ангелина занималась подготовкой корпоратива и взяла с собой дочку.

Нашу. Мою...

Блядь...

Смотрю на дорогу, сжимая руль до судорог. Ангелина сидит на заднем сиденье притихшая, оцепеневшая, только сильнее дочку к себе прижимает.

Нашу. Мою, блядь...

Возле больницы торможу, открываю перед Ангелиной дверь.

— Давай ее сюда, — протягиваю руки. Не могу заставить себя назвать ее по имени, иначе боюсь, что разъебет. А мне надо быть в полном сознании и при памяти.

В приемном отделении Миланку осматривает дежурный врач. Ангелина держит малышку на коленях, пока доктор слушает ее через стетоскоп. Я стою рядом, скрестив руки на груди.

Когда я смотрю на хрупкую спинку девочки, пронизывает острое чувство жалости. Я за те несколько минут, пока он ее слушал, чуть не поседел.

— Легкие чистые, это у вас ангина, барышни, — говорит доктор, глядя на Ангелину.

— Что надо делать? — подхожу ближе.

— Полежать у нас и понаблюдаться. Вы, мамочка, давайте оформляйтесь, а вы, папа, съездите домой за вещами.

Миланка открывает глаза и таращится на меня, хлопая ресницами. А я не могу смотреть в измученные, больные глаза своего ребенка.

У меня есть дочка, почти три года как есть, а у меня за все это время нигде не дрогнуло.

Я жил своей жизнью, пока она училась ходить, говорить. Вот так же болела, как сейчас, но рядом не было папы, который завернет в одеяло, посадит в машину и отвезет в больницу.

Бедный мой ребенок.

Изнутри поднимается неконтролируемая волна гнева и ярости.

Снова стараюсь отключить эмоции и не думать о Миланке, как о своей. Просто больной ребенок, которому надо помочь. Милая малышка, которая из-за стайки уродов все это время росла без отца.

Так все.

Мы все вместе идем в отделение, я несу Миланку на руках. Она обессиленно приваливается головой к моему плечу, и сердце сжимается в груди. Я никогда еще не чувствовал себя таким бесполезно крепким и большим.

Нахера мне столько силы, если я не могу помочь маленькой ослабевшей девочке?

Я оплатил отдельную палату, так что кроме нас здесь никого нет. Сразу же за нами приходит медсестра и делает малышке жаропонижающую инъекцию.

— Мамочка, подготовьте ребенка, сейчас будем ставить капельницу. Напоите ее чаем, идите возьмите в столовой, — говорит она и уходит.

— Мам, это больно? — задирает голову Миланка.

— Нет, зайчонок, совсем немного, когда уколят ручку иголкой. А потом ты будешь просто лежать и смотреть, как капает лекарство, — убедительно успокаивает ее Ангелина.

Я бы так не смог.

Да что я вообще могу? Я в присутствии ребенка чувствую себя слоном в посудной лавке. Как же просто было, пока я не знал, что она моя...

— Демьян, надо привезти нам одежду, — к Ангелине уже вернулась способность соображать и связно говорить. — Мыло, полотенца, зубные щетки, расчески. В кухонном шкафчике возьми чашки, Миланкина с принцессами. А моя...

Представляю на секунду как я роюсь в ящике с нижним бельем Ангелины, и меня стопорит.

— Подожди, Ангелина, — перебиваю ее, — давай ты сама поедешь и все соберешь. Я сейчас вызову водителя, он тебя отвезет.

— А Миланка? — спрашивает Ангелина. — Кто побудет с Миланкой?

— Как кто, я, — отвечаю и словно проваливаюсь в ледяную воду.

***

Миланку положили под капельницу. Не знаю, откуда у Ангелины хватает выдержки так мужественно все это выносить.

Я не смог. Вышел, как только медсестра затянула жгут и попросила малышку сжать кулачок.

Хотелось оторвать ей руки, клянусь. И жгут завязать... не буду говорить, где.

Как эту ручку можно иголкой протыкать? Она же насквозь светится, там каждая венка видна.

Почему я так реагирую, для самого загадка. Сколько я прошел разных процедур за свою жизнь, лучше не вспоминать. И ни разу так не реагировал.

А здесь нутро будто выворачивает. Страшно так, пиздец.

Она такая маленькая. И кажется такой беззащитной...

Стою в больничном коридоре, смотрю в окно. Перед глазами мелькают кадры с корпоратива, где я впервые встретил дочку, еще не зная, что она моя.

Подойди тогда к ней Ангелина, если бы я увидел их вместе, я бы землю рыл, чтобы узнать, чья она. И только зубами скриплю и кулаки сжимаю от бессильной ярости, потому что понимаю — я все мог узнать сам.