Любовь и ненависть

Звонок. Снимаю трубку. Возмущенный и такой самоуверенный

женский голос:

– Товарищ Ясенев, с вами говорит преподаватель

литературы спецшколы Долина-Корнеева Наталья Петровна.

Мой сосед по квартире, известный вам алкоголик и дебошир,

некий Терехов, снова явился домой вдрызг пьяным и устроил

нам подлинный погром. Разбил телевизор и грозится устроить

Варфоломеевскую ночь. Я очень прошу вас, пожалуйста,

уймите этого бандита, избавьте нас от его террора. У меня

сейчас в гостях находится журналист. .

– Она умолкла, чтобы

перевести дыхание, и уже через несколько секунд в трубке -

мужской голос:

– Товарищ дежурный, журналист Запорожец-Задунайский

говорит с вами. Пожалуйста, примите меры. Ведь это черт

знает что! Он оскорбил...

– Хорошо, говорите адрес, - быстро перебил я. И,

записав адрес, обратился к Думнову: - Пожалуйста, Нил

Нилыч, пойдите сами, это рядом. Доставьте известного

алкоголика и дебошира Терехова Михаила Ивановича. Знаете

такого?

– Что-то не помню.

– И я не знаю, - вслух произнес я. - Почему же

известный?.. Ну, в общем, разберемся. И соседку с двойной

фамилией пригласите. Да смотрите поделикатней, там

журналист сидит у этой соседки. Еще напишет, чего доброго, и

пойдут объяснения-расследования.

– Пускай пишет, будь что было, терпи кобыла, -

проговорил Думнов, удаляясь.

Не прошло и четверти часа, как в дежурке появились

сопровождаемые Нилом Нилычем Терехов Михаил Иванович и

его супруга. Их соседка Долина-Корнеева идти в отделение

отказалась, потому что у нее гость, тот самый журналист,

Запорожец-Задунайский. Терехов, плотный, широкий в плечах,

круглоголовый мужчина лет сорока пяти на вид, не был похож

на пьяницу и дебошира. Правда, мускулистые руки его,

розовые, с короткими толстыми пальцами, дрожали, но это от

чрезмерного волнения. Нил Нилыч был чем-то раздосадован и

смущен, доложил без особого энтузиазма негромко и как-то но

очень ясно:

– Никакого там дебоша не было. Обыкновенная ссора

соседей.

– Диспут. Идеологический диспут, - тяжело дыша,

дрожащим голосом произнес Терехов. Супруга одернула его:

мол, помолчи, пока тебя не спрашивают. Но и старшина

замолчал, видно было, что ему больше нечего сказать. Тогда

Терехов снова не удержался: - Это наглость, товарищ капитан.

Обнаглели на всю катушку. .

– Погоди, Миша, - снова одернула жена вежливо,

сочувственно. Что-то кроткое, тихое было и в ее глазах и во

всей фигуре. Супруга Терехова, как выяснилось, работала

сестрой в больнице, а сам Михаил Иванович - на номерном

заводе мастером.
– Здесь люди понимающие, разберутся, где

правые, где виноватые, - добавила она.

– Вы разбили телевизор?
– в упор спросил я Терехова.

– Да, разбил, - ответил он. Лицо его пылало. - Мой

телевизор, что хочу, то и делаю с ним.

– Расскажите, зачем и при каких обстоятельствах вы это

сделали?
– несколько мягче попросил я. Я почему-то считал,

что он разбил телевизор, принадлежащий соседке.

– Ты спокойней, Миша, не спеши, товарищи поймут, -

снова заботливо посоветовала супруга. А он, этот Терехов,

положив на барьер свои крепкие, в ссадинах руки, начал

сначала тихо, очевидно стараясь таким образом сдержать

волнение и гнев. Чувствовалось, что он весь кипит от какой-то

безысходной неоплаченной обиды:

– В квартире у нас две семьи - мы да соседка, учителка

Долина-Корнеева. Она одинокая, с мужем разошлась.

Корнеев, он военный, куда-то на Восток уехал. Она здесь.

Комната у ней, значит, одна, а у нас две комнаты, потому как

нас четверо, старший сын в армии служит. И дочь в девятом

классе. С соседкой у нас отношения какие? Да никаких, она

сама по себе, мы сами по себе. Мирное сосуществование при

разных, так сказать, идеологиях. А идеологии у нас разные. Ей

нравятся битники, иностранные и отечественные, а меня от

них тошнит. Ну и пусть, это дело вкуса: кому поп, кому попадья.

Дочь моя учится в той же спецшколе, где эта Долина-Корнеева

литературу преподает. Как она там преподает, я не знаю, могу

только представить по рассказам дочки. "Исаковского не

читайте, Леонова не читайте. Это устарело". Ну ладно, черт с

тобой, дочь имеет голову на плечах, и без ее советов понимает,

что читать и чего не читать. Так до чего дошла: в обязательном

порядке заставляет учеников выписывать журналы

"Иностранную литературу" и "Юность".
– И потом, неожиданно:

– У вас дети есть?

– Нельзя ли ближе к делу?
– попросил я, вздыхая.

– Хорошо, пожалуйста. Я запретил дочке выписывать эти

журналы. С этой самой Натальей Петровной у нас получился

диспут, вернее, откровенный разговор. На кухне. Мы не

ругались, нет. Мы спорили. Каждый остался при своих. Но я ей

сказал, что ребенка своего калечить не позволю.

Он уже возбудился и теперь говорил громко, горячо,

отрывисто. Я напомнил:

– Она сказала, что вы ее оскорбили?

– Врет, не оскорблял я ее. Просто сказал, что дочь моя

не будет читать этих журналов. А она мне угрозу: "Тогда вашей

дочери нечего делать в нашей школе - пусть в уборщицы

идет". А я ей сказал, что в нашей стране есть власть рабочих и

крестьян, Советская власть. Тогда ее хахаль, который там

сейчас сидит, выбежал на кухню и обозвал меня ретроградом.

А я ему на это ответил: "Если я ретроград, то ты просто гад,

ползучий и вонючий". Это я не ей, а ему сказал, Запорожцу-