Любовь и ненависть

ввели только на этом собрании, и Новоселищев был страшно

доволен своим понижением, пригласил Сигеева жить к себе в

дом, "пока хоромы пустуют". Игнат Ульянович охотно принял

его предложение, оговорив, что это ненадолго: к сентябрю

строители обещали поставить еще четыре дома, один из

которых предназначался для нового председателя колхоза.

Захар не одобрял решения Сигеева поселиться у

Новоселищева, об этом он прямо сказал Игнату Ульяновичу:

– Два медведя в одной берлоге не уживаются.

– Так то медведи, потому их и называют зверьем. А мы

люди, - добродушно ответил Сигеев и добавил: - Михаил

Петрович человек добрый, покладистый. Мы с ним поладим.

Они действительно ладили. Новоселищев постоянно

находился в море с "эскадрой", а Сигеев поспевал везде: и с

траулерами в море ходил, и организацией пресноводных

водоемов занимался, и сбором водорослей руководил. Он был

неутомим и вездесущ.

Однажды в конце мая, когда внезапно выдался первый

весенний день и побережье закипело тысячеголосым роем

возвратившихся с юга птиц, после работы я решила подняться

на гору в тундру. Было около девяти часов вечера, солнце

висело высоко над дальним берегом, неторопливо

приближаясь к морю; светить ему оставалось еще часа два с

половиной, а там оно опускалось на часок в море, образуя

удивительную по мягкости и обилию красок полярную зорю, и в

полночь, чистое, свежее, умытое студеной морской водой,

выплывало снова из бушующей бездны, чтобы продолжать

свой бесконечный путь над землей.

Мокрая каменная тропа на горе разделилась на две: одна

убегала вправо, к устью реки Ляды, другая удалялась влево,

куда-то в горы с тупыми округлыми вершинами. Именно по

этой, по левой тропинке я и решила идти, потому что она мне

казалась более сухой, а еще и потому, что на камнях заметно

виднелись отпечатки следов, уходивших из поселка в тундру.

На юге и востоке громоздились застывшие облака самых

неожиданных очертаний, похожие то на гигантскую арку,

образующую вход в пещеру титанов, то на шапку витязя, то на

подводную лодку. "До чего ж красивые здесь облака! Только ли

здесь? А на юге, в Крыму, под Москвой или под Ленинградом

разве не такие, разве там другие облака?" - спрашивала я себя

и не могла ответить: мне было немножко стыдно я неловко - я

не помнила, какие бывают облака в Крыму и под Ленинградом,

как-то просто не обращала внимания.

Тропа привела меня к озеру, открывшемуся вдруг у самых

ног моих. Вернее, это была гигантская каменная чаша,

заполненная пресной водой и окантованная зеленой бахромой

только что пробившейся травки и сиреневато-фиолетовых

кустов еще не распустившейся березы и лозы. Поодаль, в

сотне метрах от меня, с удочкой в руках стоял человек. На

какой-то миг мне почудилось, что это Андрей Ясенев. Сердце

обрадованно заколотилось. Но это был всего лишь один миг.

Потом я узнала Сигеева. И сразу мне стало почему-то неловко.

Я видела, как обрадовался он моему внезапному появлению,

немножко смутился и даже растерялся.

– Ирина Дмитриевна, какое совпадение, - заговорил он

негромко дрожащим голосом. Нет, это был не тот Игнат

Ульянович, каким я представляла его - всегда спокойный,

ровный, невозмутимый. Этот Сигеев заметно волновался и,

должно быть, не мог это скрыть.

Я спросила:

– Какое же совпадение, Игнат Ульянович?

– Да вот все как-то странно получается...
– Он нарочито

сделал паузу, дернул удилище, и в воздухе затрепетала,

сверкая серебром, довольно порядочная рыбешка.
– Форель.

Видали, какая она красавица!

Он снял рыбу с удочки и бросил в небольшую лужицу, где

плеснулись, потревоженные, еще около десятка таких же рыб.

Я нагнулась над лужей, попробовала поймать скользкую,

юркую форель.

– Это и есть та самая, что к царскому столу подавали?

– Она самая. Никогда не пробовали?

– Как будто не приходилось. Игнат Ульянович, а вы все

же не закончили мысль насчет совпадения: что странно

получается?

Он закрыл рукой глаза, ероша и теребя светлые брови,

наморщил лоб, признался не смело, но решительно:

– Я сейчас о вас думал, а вы и появились. Чудно...
– и

покраснел, как юноша.

Для него это были не просто слова, это было робкое

полупризнание, на которое нелегко решиться глубоким и

цельным натурам. В таком случае лучше не молчать, лучше

говорить, болтать о чем угодно, только не томить себя

открытым, обнажающим душу и сердце молчанием. Это

понимал и Сигеев, и, должно быть, лучше меня, потому что

именно он, а не я первым поспешил нарушить угрожавшее

быть тягостным молчание.

– Вот решил проверить пресные озера насчет рыбы, -

начал он, переходя на деловой тон.
– Есть рыба. Не так много,

наверно, но есть. Видите, сколько поймал за каких-нибудь

полчаса. Разводить надо, подкармливать, охранять.
– Он начал

собирать удочки, продолжая говорить: - Вы знаете, Ирина

Дмитриевна, какая идея у меня родилась? То, что мы начали

сажать березки и рябину в поселке, - это само собой. Но нам

нужен парк. Как вы считаете, нужен нам парк культуры и

отдыха или не нужен? Чтобы, скажем, в выходной день или в

праздник пойти туда погулять, повеселиться, отдохнуть.

– Конечно нужен, - согласилась я, - только сделать его,