Любовь и ненависть

наверно, невозможно.

– Правда, у самого поселка, пожалуй, невозможно,

потому что сплошные камни и место, открытое северным

ветрам. Ну а за поселком в затишке, скажем, в долине Ляды?

– Хорошо бы, только ходить далековато.

– А мы морем организуем, на траулерах до устья Ляды, а

там рукой подать до березовой рощи.

Мы возвращались вместе. Игнат Ульянович много

интересного рассказывал о преображении края, о планах и

нуждах колхоза, старался заполнить все паузы, точно опасаясь

другого, "личного" разговора. Только когда мы начали

спускаться к поселку, а солнце приготовилось нырнуть в

спокойное море, я сказала:

– Сегодня я вас было приняла за одного человека. Мне

так показалось.

– Это за кого ж, если не секрет?

– За моего доброго старого друга Андрея Ясенева.

Знаете его?

– Андрея Платоновича? - переспросил он. А затем

ответил поникшим голосом: - Как не знать, знаю... У него в

каюте... ваша фотокарточка на столе.

– Это было когда-то... А теперь, наверно, там стоит

фотография жены, - сказала я.

– А разве он женился?
– встрепенулся Игнат Ульянович.

– Не знаю. Может быть. У него была девушка.

– Марина, - уточнил он.
– Ничего, интересная. На этом мы

и простились тогда с Сигеевым.

Он, наверно, очень хороший человек. У него добрая душа

и чуткое, умеющее любить сердце. Но всякий раз, когда я

думаю о нем, почему-то в памяти тотчас же всплывает другой

человек, который сейчас находится не так уж далеко отсюда,

за округлыми сопками, в серой, неуютной Завирухе. Он

заслоняет собой Сигеева. И появление в море "охотников"

меня больше волнует, чем появление рыбачьих траулеров.

Так разве могу я обманывать себя или Игната

Ульяновича?

Сегодня я плакала. Ревела, как ребенок, растерянная и

бессильная. Да, бессильная, беспомощная перед врагом, с

которым я решила бороться всю жизнь, перед болезнями.

Совсем еще недавно я видела себя героиней, всесильной и

всемогущей. Я представляла себя мчащейся на оленьей

упряжке через тундру к больному пастуху. Ночь, северное

сияние, словно на крыльях летят олени, а я сижу в санях со

своей волшебной сумкой, в которой везу умирающему человеку

жизнь. Я где-то видела такую картину и любовалась ею:

красиво!

В жизни мне не пришлось еще мчаться к больным на

оленьих упряжках, лететь на самолете, плыть на корабле. В

жизни получается все проще и труднее.

Сегодня прибежала ко мне соседка, взволнованная,

почти плачущая. Говорит:

– Доктор, с мужем что-то стряслось. Кричит на весь дом,

на стену лезет. Резь в животе. Помогите, ради христа, дайте

ему порошков, чтобы успокоился.

Я быстро собралась и пошла следом за ней. Стояла

глухая декабрьская ночь. Вторые сутки, не переставая, мела

метель, бесконечная, темная.

Больной сильно мучился, жаловался на острую боль в

животе. Что могло быть - отравление или приступ

аппендицита? Показатели на аппендицит. Нужна срочная

операция. Но кто ее сделает, где и как? Побежала в

канцелярию колхоза, связалась по телефону с Завирухой.

Второпях объяснила заведующему райздравотделом суть дела

и попросила немедленно выслать хирурга.

– За хирургом дело не станет, только на чем он должен

до вас добираться?
– послышался голос в трубке.

– Как на чем?
– вспылила я и осеклась. Действительно,

на чем? Никакой вертолет в такую погоду не полетит. И вдруг

слышу голос в трубке:

– Попытайтесь доставить к нам больного своими

средствами, морем.

Мне показалось, что голос у заведующего слишком

спокойный и равнодушный. И я начала кричать в телефон:

– Да вы понимаете, что на море шторм! Кругом все кипит.

При такой качке живого не довезем.

– Ну что ж поделаешь. Тут мы с вами бессильны, - начал

заведующий, но я опять перебила его с возмущением:

– Поймите же, человек умирает. Отец троих детей. Войну

прошел, ранен был тяжело, выжил, а тут от аппендицита

умирает. . Как так можно! Я требую немедленно прислать

хирурга!

– Товарищ Инофатьева, - строго и раздраженно сказал

заведующий, - не устраивайте истерики. Я вам объяснил

русским языком: у нас нет средств, чтобы в такую погоду

послать к вам хирурга! Нет!.. Понимаете? Мы с вами

бессильны.

И тогда я заплакала. Там же, в канцелярии колхоза, в

присутствии Игната Ульяновича, который растерялся и не

знал, как и чем меня утешить. Я вспомнила дочь свою,

умершую от аппендицита, и малолетних детей больного.

Останутся сиротами, без отца. У больного на животе шрам. Я

спросила, от чего это? Он ответил тихо, преодолевая боль:

– Под Вязьмой меня, осколком... Плох был, думал,

конец... Подобрала сестричка... Молоденькая, квелая, совсем

дитя. Вынесла, перевязала. И вот выходили...

Милые девушки, мои старшие сестры!.. Сегодня я

вспомнила вас, уходивших прямо из школ и институтов на

фронт защищать Родину. Вы были слабыми, хрупкими, юными.

И на ваши плечи обрушила война громадную тяжесть. Родные

мои! О ваших подвигах я знаю по книгам, кинофильмам. Вы

стали легендарными для потомков. Разве можно не

преклоняться перед вами, дорогие мои сестры! Вам было в

тысячу раз труднее, чем мне. И вы, наверно, иногда плакали и,

вытерев слезы, продолжали делать свое героическое святое