Любовь и ненависть

дело. Простите мне мою слабость. Я возьму себя в руки. Пусть

ваш образ и дела ваши будут всегда для меня примером в

жизни.Не смущаясь Сигеева, я вытерла слезы и спросила:

– Можно мне связаться по телефону с командиром базы?

– Зачем, Ирина Дмитриевна?
– поинтересовался Сигеев.

– Я попрошу его прислать хирурга. На военном корабле,

на чем угодно.

– Вы с ним знакомы?

– Это не имеет значения, - ответила я. Действительно,

командир базы, сменивший моего свекра, не был мне знаком.

Голос у него по телефону показался очень сухим, холодным. Я

сказала, что говорит дочь адмирала Пряхина, что я работаю

врачом в Оленцах и что нам срочно требуется хирург. -

Помогите!

Он ответил не сразу:

– Подумаем.

– Нет, вы обещайте, умоляю вас...

– Постараемся, примем меры, - коротко ответил человек,

которого я никогда не видела. И добавил: - Мы вам сообщим.

Как вам звонить?

Я сказала.

Через полчаса я получила телефонограмму: "Врач-хирург

на корабле вышел в Оленцы".

Военный врач прибыл на миноносце вовремя. Это был

не просто хирург. Это был Шустов, наш Вася Шустов,

институтский Пирогов, как звали его в Ленинграде. Он сделал

операцию очень удачно. Миноносец, на котором он прибыл,

ушел дальше, в Североморск. Вася задержался в Оленцах до

новой оказии. Мы сидели с ним у меня дома, пили чай и

вспоминали Ленинград.

Ах, какой это человек Вася Шустов!.. Он ни на кого не

похож, его не с кем сравнить. Тихий, даже как будто

застенчивый, он в то же время какой-то твердый, уверенный в

себе и бойкий. У него умные, внимательные глаза, которые он

слегка щурит, когда смотрит на вас, глаза, выдающие

постоянную глубокую и напряженную мысль. По праву

институтских товарищей мы сразу -с ним были на "ты", и это

создало между нами атмосферу дружеского доверия и

теплоты. Я спросила, доволен ли он своей работой и вообще

судьбой. Он ответил:

– Доволен вполне. У меня есть любимое дело. Я им

занимаюсь. Ну а что касается Севера, я к нему тоже привык.

Человек ко всему привыкает. Я не могу сказать, что полюбил

этот край. И не верю, кто пытается утверждать свою любовь к

Заполярью. Чепуха. Громкие фразы. Хотя иногда произносят

их вполне искренне. Человек любит свое дело, а не эти

холодные серые скалы, не проклятую ночь, не вьюгу. Человек

дело любит, а думает, что край, природу. Природу здешнюю

любить не за что. Она вся против человека... Впрочем,

справедливости ради надо признать, что природа здесь

вызывает на философские размышления, будит мозг. Когда в

глубоких ущельях здесь нахожу папоротники и акацию, то

невольно представляю ту жизнь, которая была здесь, когда

водились мамонты и прочие вымершие существа, когда росли

субтропические растения и море было теплым. Может, вот эти

папоротники достигали гигантских размеров. И мне кажется,

что было это совсем недавно. Тогда рождается масса

интересных вопросов, загадок. Например, почему все-таки

сюда пришел холод? Как ты думаешь?

– Как я думаю? Признаюсь - никак. Просто не думала. А

вот природа здешняя действительно возбуждает какие-то

мысли. Скалистая тундра мне кажется морем, только

застывшим, и скалы, убегающие за горизонт, кажутся волнами,

внезапно остановившимися и окаменевшими. Здесь всему

удивляешься. И папоротнику, и акации, и рябине, и даже

березовой рощице, похожей на яблоневый сад. А вот почему

здесь стало холодно, а раньше было тепло, я действительно

как-то не думала. А в самом деле, почему так?

– Да ведь пока что всё гипотезы. Их легко придумывать.

Я и сам могу их сочинять. Представь себе, что когда-то земля

наша находилась ближе к солнцу. Или, может быть, где-то в

нашей Галактике существовало другое солнце - раскаленная

планета. А затем погасло. Два солнца - это роскошно, правда?

Светят себе попеременно. А то и оба сразу. Никакой тебе ночи:

ни полярной, ни даже простой. Оттого и растительность такая

буйная, сочная. Ты подумай, правда ведь любопытно?

– Сколько загадок в природе!
– отозвалась я.

– Многие будут разгаданы, как только человек вырвется в

космос и достигнет других планет, - мечтательно и уверенно

ответил Шустов. Затем с той же убежденностью продолжал: -

Но самая трудная загадка - сам человек. Его нелегко

разгадать. Не так просто проникнуть в тайны мозга. И вот что я

скажу тебе, Ирина, профессия наша особая, чрезвычайно

важная, я бы сказал, в будущем обществе она станет

первостепенной. И не потому, что она моя, что я ее люблю.

Нет. Надо быть объективным. Что самое главное для

человека? Поэзия? Музыка? Крыша над головой, сытый

желудок? Нет - здоровье, жизнь. Мертвый человек не человек,

это труп. Больной человек тоже полчеловека. Больной

миллионер отдаст все свои миллионы, дворцы, лимузины и

яхты, все - за здоровье, за десяток лет продленной жизни. И

ни один бедняк не согласится болеть ни за какие богатства,

если он может все-таки как-то существовать. Сегодня мы

мечтаем о продолжительности человеческой жизни в сто

пятьдесят - двести лет. А кто сказал, что это предел?

Внезапно он умолк. Лицо его стало бледным, глаза

суровые и холодные. Я спросила:

– Доживем ли мы с тобой сами до ста пятидесяти лет?

Он посмотрел на меня снисходительно, улыбнулся

одними губами, ответил, как отвечают ребенку: