Любовь моя

— И эта мера дана Богом, — добавила Жанна.

— Помолчи! — раздраженно прервала ее Инна. — О мере еще в древней Греции изрек Протагор. Мы сейчас о литературе речь ведем.

— А по мне так важна не форма — она вторична, — а мысль-послание, суть, — продолжила наступать Аня.

— Твое понимание устарело. Каждая эпоха скрывает свои смыслы за формой, а каждый писатель со своей долей правды и вымысла доносит то, что он в ней, в этой эпохе, разглядел. Иногда даже что-то абсурдное. Тогда трагичное становится комичным. И художник наляпает чёрт-те что и говорит: «Я так вижу», — покривила губы Инна.

— Помяните мое слово: мишура стряхнется и все вернется на круги своя. Классические принципы вечны, — категорично заявила Аня.

— И всё? То есть современный писатель должен быть скупым на слова?

— Разные писатели нужны, — спокойно ответила Аня.

«Зачем они затеяли этот спор? Желают больше узнать? Сами хотят высказаться? Время надо чем-то занять?» — привычно, но вяло размышляет Лена.

— Лена, а правда, что писательство не требует осознанности, чтобы не быть предвзятым? — спросила Аня.

— Обо всех не скажу. Иногда, когда я пишу, — да. Материал владеет мной, то ли извне, то ли изнутри… Мысли текут неконтролируемо. Это как бы естественное состояние. А вот когда правлю текст, тут всё подключается.

— Автоматическое письмо у Пруста переняла?

— Сама его из себя на уровне интуиции «родила», — с улыбкой ответила Лена подруге.

— …Рита пытается противостоять засилию насилия… Искусство должно объединять людей, а не наоборот. А современная культура — шумиха и мода, но не искра, зажигающая свет в душе человека. Ужас, убийства стали ее неотъемлемой частью… и человеческое отчуждение от безудержного эгоистического потребления. Об убийствах в импортных сериалах говорят бесстрастно, как о чем-то обыкновенном, житейском. Ни страха, ни ужаса в глазах. Хорошо изображают только ненависть и злость. И наши артисты им подражают: бьют, калечат без разбора.

Сквозь туман сознания у Лены в мозгу пробилась краткая мысль: «Снизошло прозрение. Наверное, это Анин тезис».

— …А лезвие Ритиной иронии пока не затупилось, не покрылось зазубринами.

— Что, часто пишет о неподобающих, непотребных вещах? — скроив наивную рожицу, спросила Инна.

— Не жалуешь ты Риту. Тебе бы только извращать, передергивать. А у нее четкое интуитивное понимание природы вещей, — сказала Аня и тут же обидчиво подумала: «Опять эти ее дурацкие выходки. И чего Ленка церемонится с ней? Ведь может быстро поставить на место. Ей проще не замечать? Этот вопрос у них раз и навсегда закрыт? Собственно… разве она к ней приставлена?»

— А мне нравится, когда Бегбедер изящно привносит в уже известные факты совсем другое понимание, как бы иначе их расшифровывает. — Аня сознательно ушла от Инниных нападок, не желая быть вовлеченной в перепалку о Рите. — События у него приобретают неожиданный ракурс. Вроде ты знаешь эти вещи, а они вдруг начинают блистать и уже выглядят иначе, не так черно и тоскливо.

— Так ведь «французу для радости и смеха и страдания не помеха», — рассмеялась Инна.

— Не упрощай. Занятный он человек. Наслышана об его громких, я бы сказала, концептуально значимых проектах и экспериментах с жанрами. Его книги устроены по принципу полифонии и полистилистики. Но они, с моей точки зрения, имеют слишком сложную конструкцию. И его часто бросает из стороны в сторону, — сказала Жанна.

— Ты считаешь, что это что-то совершенно новое в литературе? — удивилась Аня.

— Не знаю. Бегбедер экспериментирует с формой, надеясь таким путем лучше донести смысл своих произведений. Он пока не переберет и не испробует массу всевозможных вариантов, не успокоится.

— Молодец, — похвалила автора Инна. — В данном случае его эксперименты не цель, а инструмент, способ.

— Не скупишься на похвалу. Беспрецедентный случай. А на ругань? — с усмешкой поинтересовалась Жанна.

— Когда есть за что.

— Ощущаешь потребность?

— Вся прелесть заключается в том, что у француза нет никакой возможности передо мной оправдаться, — рассмеялась Инна.

«А Лена больше не высказывается. Напустила на себя загадочность и молчаливо демонстрирует свое превосходство? От нее веет спокойной мудростью или безразличием?» — неодобрительно подумала Жанна.

— Инна, знаешь, какой вопрос не дает мне покоя? Рита вне зависимости от французского писателя сама догадалась так писать или все-таки «подсмотрела» и позаимствовала его идею, потому что она созвучна с ее мнением? — спросила Жанна.

— Тоже мне ноу-хау! Дело в том, что подобные вольности всегда были позволительны для пишущих в замечательном жанре «воспоминания». Вот Рита, очевидно, чтобы оградить себя от нападок критиков, и отнесла себя к таковым. Воспоминания — осевой жанр ее творчества, — ответила Инна. — Двадцатый век — эпоха мемуаров. Все кому не лень пытаются…

— Воспоминания — субъективная правда времени. Они корнями уходят в прошлое и соединяют настоящее с будущим, — заметила Жанна. — Индивидуальная память о прошлом — тоже наследие.

— Воспоминания — память сердца. Они бывают не менее художественные, чем романы. В них случается обнаружить и легкость слога, и воздушность фразы, и полезную информацию, — тоже защитила писателей Аня.

— Иногда и более того… — многозначительно усмехнулась Инна.

*

— …И что интересно: Рита только взялась за перо, и вектор ее удачи тотчас расположился в положительном направлении. А ведь где-то, даже в хорошем смысле, идея была авантюрная. Получается, в модную струю попала, когда стало приветствоваться смешение жанров, — заметила Аня. — Я думаю, ее книги выдержат испытание временем.

Инна резко повернулась к Ане и испытующе взглянула на нее, мол, кому поддакиваешь?

«Как уничтожающе-строго посмотрела!» — удивилась Лена.

«Какой недоброжелательный, презрительно-оценивающий взгляд! Актриса. Угомона на нее нет. Раньше она тоже была яростная и активная, но, правда, по большей части очаровательная и жизнерадостная. С ней считались. Может, даже любили. А теперь вот…» — поежилась Аня, но продолжила высказываться.

— Рита не ставила цели превозносить себя как теоретика или новатора в литературе. Ей хотелось показать, что всех людей нельзя привести к общему знаменателю. Одним важнее духовный и душевный комфорт, другим достаточно машины, квартиры и дачи. И при этом они могут быть весьма приличными, безвредными людьми, честными тружениками. Она пишет о семейных катастрофах, ищет пути их преодоления, исследует различные по глубине срезы интересующей ее темы. Она считает, что проблемы современной семьи должны стать достоянием гласности. Писатели просто обязаны вторгаться в, казалось бы, запретные, священные зоны во имя будущих поколений. Каждая несчастливая семья — это «Титаник» со всеми его последствиями, — сказала, как процитировала Аня.

— Залезать в чужие спальни? Подглядывать, трясти грязным бельем? Рита остановила свой выбор на этой самой что ни на есть примитивной теме — на жизненной мешанине? — покривила губы Инна. — Она жадная до человеческих судеб? Ей интересно вскрывать внутренние дефекты семей? Ее герои — экстраполированные, доведенные в своих типичных чертах… до уродливости? Ей бы заняться персонификацией символов, визуализацией духовных состояний, заставлять чувства и чувственность работать со сцены. Мистическая, экстравагантная интерпретация еще больше усилила бы ее произведения.