Любовь моя

— А я в этой связи Александру Васильевну Очирову вспомнила. Поэт, доктор философских наук, политик! Вот кого надо читать старшеклассникам и большим начальникам, — сказала Аня. — До революции в России поэзия в лицеях была отдельным предметом. Она занималась воспитанием чувств. Теперь же, в контексте современного общества, поэзия окончательно потеряла свою ценность. А для нормального развития общества, как известно, общий императив образования должен быть гуманитарным. Многим ученым, чтобы творить, нужен гуманитарный фон. Он обогащает и вдохновляет.

— Вы знаете, на планете существует некоторый процент людей, которые до сих пор считают, что солнце вращается вокруг земли. Не верится, но есть исследования, статистика, — прошептала Жанна с таким видом, будто сообщала подругам великую тайну. — Я этого не понимаю. Есть вещи, которые каждый должен знать обязательно и точно.

Лена, тебе не трудно сидеть одновременно на двух стульях? — спросила Жанна.

— Напротив. Работа и хобби — это же прекрасно! Есть бальзам и есть разрядка. Замечу, таких как я «гуманитариев» среди нас — каждый второй. Помнишь Эда? Нашел себя в поэзии. Это его лекарство от усталости и внутренней опустошенности. Сумел-таки укротить и использовать, казалось бы, неисправимо-поэтический беспорядок своих мыслей.

— Он о любви пишет? — поинтересовалась Аня.

— И о ней тоже. Еще он любит всё карикатурное, гротескное…

— А говорят, что мужской поэзии о любви сейчас не встретишь. Всюду женщины. Это раньше мужчины посвящали, воспевали… Эд — это такой страшненький, маленький, головастый толстяк с тонкими ручками? Я того изобличила? — осторожно уточнила Жанна.

— Голова у него и правда большая. Но это достоинство. Лучше, что ли, если маленькая? — защитила поэта Аня.

— Генетика Эда в плане внешности малость подкачала. Невзрачный фасад противоречит его внутреннему содержанию, — сказала Лена, — Но это неважно. После нескольких минут общения его внешних недостатков уже не замечаешь, они компенсируются талантом и обаянием. К тому же у него грустные-прегрустные и добрые-предобрые глаза. И стихи он пишет совершенно удивительные! Правда, когда крепко «подзаправится», чтобы расслабиться, потому что не может сочинять в состоянии нервного транса. Алкоголь, по его «неправильному» мнению, позволяет ему глубоко погружаться в себя. Стихи Эда дышат жизнью! Неизгладимое впечатление оставляют. Всё в его жизни вопреки… Его талант на русской почве, из истинно русских корней произрастает. Он родом из Мурманска. И что примечательно…

— А ты, друг мой сердешный, от каких корней росточек? — игриво перебила Лену Жанна.

Но ответила ей Инна:

— У меня родословная на лице отображена, а у Ленки темное детдомовское прошлое и национальность под вопросом. Помнится, она не хотела ничего общего иметь с отцом… да и с матерью… у нее там не все гладко.

— А в тебе так идеальная породистая чистокровность. Моя национальность — советский, а теперь российский человек, — осадила подругу Лена. — Не люблю, когда нагло, без согласия «больного» проводят анализ крови. По делам суди о человеке. Эта твоя процедура смахивает на…

Лена не закончила фразу, но Инна ее поняла, ускользнула от жесткого наказания взглядом, но не образумилась:

— Прозвучала мысль о новом типе человека? Во мне, конечно, тоже далеко не «чистая» кровь, но уж точно не совковая. А у тебя какой компот в крови? Прибалтийская какую пересиливает? Помнишь анекдот: «Еврейка плюс армянин — получается истинно русский человек!» Усомнилась? — прицепилась Инна теперь уже к Ане.

— «Обалдуй ты Ивановна», — детской фразой спокойно откликнулась та. А сама подумала недовольно: «Если ты подробно знаешь чьи-то биографии, это не дает тебе право вмешиваться в их личную жизнь и дергать за нервы».

В Ане говорили прошлые, глубокие детдомовские комплексы.

И Лену покоробило беспардонное прилюдное копание Инны в ее родословной, и она намеренно продолжила рассказывать о поэте:

— Эдик, будучи трезвым, стесняется высвечивать эту милую сторону своей личной жизни. Не читает своих стихов вслух, не мучает свое семейство и друзей своими шедеврами, не показывает рукописи специалистам, хотя я не раз выражала ему свое восхищение и недовольство: «Не скрывай то, «чем ты можешь прославить Творца!» Так и не уговорила.

— Боится примелькаться? — ехидно спросила Инна.

— Не суди о нем свысока. Он хороший поэт, но слишком скромный. Смеётся: «Оставлю потомкам, то бишь внукам. Пусть помнят меня».

— Это экзальтированный Герка намеков не понимает, сам ко всем суется со своим примитивом. Я слышала, Эд Иннокентия Анненского — того, который из времен Блока — очень любит. Говорит о нем: «Там, где прозаику, чтобы выразить какую-то мысль, требуется несколько страниц, хороший поэт укладывает ее в одну строку». По типу того: чтобы на сцене или в кино изобразить, что два человека любят друг друга, не обязательно много говорить, достаточно показать в прихожей две пары небрежно оставленной обуви, — сказала Инна.

— Творчество Анненкова сказалось не только на стихах Эда, — заметила Аня. — Он многим расчистил почву от лишнего, наносного. (Аня держит связь с Эдом?)

— Ах, этот… вышеупомянутый безумно талантливый Эд! — полушепотом «вскричала» Инна, протирая глаза, словно только что проснулась. — Ату его! Ату!

Женщины натянуто рассмеялись. Инна гордо распрямилась, не давая разъяснения своим эмоциям. Мол, всяк по-своему пусть расценивает и изощряется.

Аня, придвинувшись поближе к Лене, сказала:

— А я в твоей детской прозе чувствую музыку твоих прежних стихов». Лена молча кивнула. И вдруг очень тихо прошептала:

— Недавно ночью по телевизору роман «Вера» обсуждался. Молодой современный писатель Снегирев «Буккера» за нее получил. Представляешь, автор тоже считает, что герой нашего времени — женщина. Я впервые слышала, чтобы мужчина с таким пониманием и глубоким сочувствием говорил о проблемах женщин и так категорично об инфантилизме современных мужчин. Автор подробно остановился на причинах этого, казалось бы, абсурдного явления. Я слушала и мне казалась, что он читал написанные пятнадцать лет назад черновики моей, так и не вышедшей из-за болезни книги. Он говорил моими фразами! Я была приятно потрясена. Получается, мои «изыскания» в этой области что-нибудь да значили! Вернусь домой и обязательно попрошу в библиотеке эту его книгу.

Инна, уловив мысль Лены, ревниво пробурчала:

— Мужчина получил?! Тебе бы все равно не дали эту премию. И ты знаешь, почему.

— Я рада за него. Мне важно, что Снегирева будут читать мужчины и, может быть, многие из них задумаются не только о своей глобальной миссии на земле, но и о роли в семье.

— А прочитать роман, написанный женщиной им слабо или ниже их достоинства?! — сердито фыркнула Инна.

*

Почувствовав, что неприятно задела подругу, Инна предприняла попытку возобновить разговор.

— Лена, а серьезная болезнь автора может повлиять на качество его книг?

— Накладывает отпечаток. Произведения становятся глубже, трагичнее. Писатель передает свои мысли яснее, четче, без излишеств. Предчувствие смерти очень концентрирует ум. Это одна из причин краткости изложения. Автор торопится успеть осуществить задуманное. В его книгах больше философии, строгих размышлений и четких выводов. В них то пугающая прямота, то жуткая безнадежность. Как-то так, — ответила та.

— А в живописи возникает что-то типа «черного квадрата» Малевича. Да? Его черный цвет — просто космос! Понимал ли он, что за черным квадратом последует красный, а за ним белый? — спросила Инна.