Любовь нас выбирает

«У тебя больше нет сына… Смирись, Максим! Нет, сына, нет сына».

— У меня недельная задержка, Зверь, — Прохорова плачет в трубку. — Я думаю, что беременна, меня еще тошнит и кружится голова, грудь болит и она стала больше, я стала задыхаться — может у меня астма? Я… Что мне делать, Максим? Что мне делать? Зверь, ты слышишь?

— Мы предохранялись, может, что-то с циклом? Где ты?

— У нас, на месте…

Я все понял, значит, она сейчас находится в той комнате, в отеле.

— Я на смене.

— Как всегда. Я так и знала, тебя никогда нет со мной рядом…

— Я ведь не сказал, что не приеду. Немного позже, Надь! Ну, перестань, как закончу, так и приеду, — пытаюсь не нервничать и не паниковать, чтобы ее не будоражить, там, похоже, полный фарш и Найденыша корежит только от одной мысли о моем ребенке…

А я, как ударенный отбивным молотком, улыбаюсь и присаживаюсь на рабочую поверхность.

— Сука, Макс, не тормози линию, — мне любимые адские коллеги по печи кричат. — Чего застыл, Морозов? Твоя постоянная баба ждет, когда ты ей подашь на стол «Дофин».

Пошел на хрен, ушлепок!

— Надь…

— Отец меня убьет, убьет, убьет. Что я им скажу? Господи…

— Ты тест хоть делала или только купила? У врача была?

— Я боюсь… Зверь, я не хочу, слышишь, не хочу сама.

— Надя, я приеду, — вскидываю руку и засекаю точное время, — где-то через три с половиной часа. Выдержишь? Потерпишь?

— Все равно ведь без тебя не смогу. Буду здесь.

— Я обязательно приеду. Наденька, люб…

Она ведь сбросила тот чертов вызов.

Глава 15

— Вкусно, шеф. Я бы сказал, — Смирняга, кажется, задумался. — Сейчас-сейчас, немного подожди…

Век воли не видать, если сучий потрох не по-бабски подкатывает глаза и лениво откидывается на спинку стула, и, похоже, этот наглый гад слишком тщательно сейчас подбирает хвалебные слова — мне стало как-то неудобно от такого внезапного признания, высказанного фактически посторонним мужиком.

— Странно аппетитно, Максимка, мой любезный брат. Как-то… Божественно, что ли? Ты — кулинарный бог, Зверь? Тебя словно кто канонизировал недавно, ты как-то очеловечился, честное слово, стал ласковее, покладистее и еще ручнее. Кто-то истинно «женский» ушко почесал? В своей, пусть и недолгой жизни, ничего вкуснее не употреблял, а я много ресторанов повидал, фуршеты там всякие, пикники-поляны, застолья на капотах мажористых автомобилей, например; в конце концов, из рук прекрасных дам жрал без зазрения совести — пару раз было дело. Кажется, время каяться пришло. Мать, прости меня за такое внезапное откровение, и, как говорится, слава Богу, что не слышит она сейчас меня, а то не сносить головы — я ощущаю, как у бати снова чешется рука и вытягивается из петель ремень, но… Там есть мой «маленький» Сережа. Такое дебильное чудило, твою мать. А ведь я говорил, я ведь говорил, что «Лёшенька — ваш скромный аленькЫй цветочек», он занят делом, он гнет металл и тут же девок портит. Бля, ну внуков же они хотят! — торжественную речь окончил и вспомнил про меня. — Фух! Макс? Чего ты там застыл? Вкусно, говорю. Алло, гараж! Вольно, Морозовское отродье, как мой старик частенько повторяет.

— Что-что? — ухмыляюсь и тут же отворачиваюсь, чтобы перевернуть зарумянившиеся «мамины оладьи». — Ты сам-то понял, что сейчас тут нагородил?

— Странно аппетитно, говорю, — по-детски изумляется. — А че не так? Аппетитно и это очень странно, Морозов, ведь я не барышня, а значит и не должен вестись на твои жесты неприкрытого внимания и определенно топорного заискивания, типа ухаживания, подлизывания, м-м-м-м, — кивает головой на мою готовку. — Стараешься, комплИментируешь Прохорову, нашу Голден*, а для кого-то, правда, и Фроузен*, Леди? С ложки кормишь или сиську предлагаешь, а она-то хоть берет или так — губами только елозит, да язык тебе показывает. Хотя, а на хрена? Я бы вот точно не взял! Да и откуда у тебя, умудренного жизнью и зоной мужика, возьмется сиська? Да уж! Ну, разве что только тараканья…

— С чего ты взял? — переворачиваю оладий, на полном серьезе задаю вопрос, но к вынужденному посетителю специально не поворачиваюсь — он ведь, сука, прав. Еще чуть-чуть и все по моим глазам прочтет.

— Что именно, мой друг?

Я попался! Сам себя сейчас загнал в тот самый пятый угол — Смирнов у нас детектор, он ведь раскрутит на голую правду, думаю, что сегодня мое признание он выудит минут за пять.

— Что я к кому-то подмазываюсь или за кем-то ухаживаю, или комплименты растачаю! К чему ты все это говоришь? Я вот не пойму, ведь не было никаких признательных показаний, а ты решил…

— Про Надежду сейчас разговор ведем? Сам себя сейчас спрашиваю: «На хрена ты, Лёшик, с вопросом сентенцию извлек?». Короче, тебе, по-видимому, не ясно, как я, дебелый лоб, просек, про ваши, я так понимаю, уже новые отношения? Об этом сейчас спрашиваешь? Это интересует?

— Лёш, давай не будем о ней, — вспоминаю нашу недельную откровенную беседу по душам с кукленком. Сколько было недовольства и обиды с ее стороны как раз по поводу вот этого «дебелого лба» Смирнова!

— А чего? — подходит ближе, ставит на рабочий стол свою тарелку. — Чего не будем? На свадьбу хоть пригласите? Признаюсь открыто и без зазрения совести, что хочу нажраться твоей французской бурды и напиться нашего родного самогона. И, ты знаешь, вместе со своим отцом — ни разу ведь в дрова бухим не видел, может он вообще не пьет, так только с матерью бокальчик белого винца или пивко под матчик? Твою мать! Чего я, собственно, сегодня, как пришлепнутый, трещу? Нет! Стоп! Я передумал…

— ЛёшА!

— Макс, перестань. Здесь далеко не дети, а ты уже неделю, как подорванный торчишь на кухне, — размахивает руками, словно обозревает весь заполненный рабочий горизонт, — хотя имеешь целый штат рабов, которые постоянно крутят то котлеты, то рулеты, то бифштексы, то какую-то сливочно-ванильную, но вкусненькую, чушь. Кстати, что это такое? Нет, не отвечай, не порть мне устаканившееся впечатление от еды. Поэтому… Ты ей хоть жабьи лапки не готовишь, Зверь, всяких там гадов и прочих пресмыкающихся не жаришь-не печешь? Не надо, если вдруг, говорю на будущее, — не трави девчонку, ей еще рожать, да и эти гурманские блюдА сближению не помогут, возможно лишь вызовут рвотный рефлекс, а нам того не надо, если это не… Та-да-да-дам! Тот самый, Макс, минет. У нее же на лбу написано: «Я — Прохоровская золотая кровь и кушаю исключительно манну небесную и теми самыми молодильными яблочками питаюсь, а пью исключительно и только литрами, возможно, баррелями, Морозовскую кровь». Ты…

— У нее имеются проблемы с питанием, разве ты не видишь? Смирняга, это не смешно, она очень плохо ест, только бегает и спортом занимается.

— Вижу-вижу. Вижу, что печешься слишком о ней — верный знак, Морозов, верный-верный, поверь более опытному в этом отношении другу. Ты что, личный диетолог, задроченный зожник или этот, как его? Да хрен с этим «людями»! Мне все ясно без твоих оправданий и ее опущенных глаз и томных вздохов: «Морозов, ах-ах, ну, Макс, ага-ага, еще-еще и давай-давай».

— Смирняга…

— Макс, Макс, Макс. Попался зверь в силки и крутит шею, словно подмазывает охотнику, поймавшему его. Ты… — замечает кукленка, выходящего из служебного помещения, — а вот и наша умница-красавица VIP-клиентка нарисовалась где-то на девять часов! — Надя! — горланит. — За стол!

Вот же урод дебильный!

— Надя! Кушать подано, Максим нажарил целую горку классных оладий, иди сюда. Тут для сладких девочек подготовлена «Морозовская фуа-гра».

Она оглядывается, словно воровка-золотая ручка, и быстро, нигде не останавливаясь в зале, направляется к нам.