Любовь нас выбирает
Шрифт:
— МНЕ ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ!
— Найденыш, это же хорошо. Молодая мамочка. Подумай о нашем малыше…
— Как я скажу об этом отцу?
Нашему ребенку сейчас было бы… Сколько? Сука! Сколько? Не могу посчитать, сбился в этих годовщинах. Наверное, только пять…
Они уехали через пятнадцать минут после моего расклеившегося прощания — Ризо сопел уже на Велиховском плече, а Мадина настойчиво наигранно пыталась долбаную скупую слезу пустить, я в тот жалостливый момент невоспитанно и бестактно отворачивал
— Максим?
Я даже подскочил от неожиданности на стуле.
— Ты здесь один?
— Надь, я думал, что ты уже слиняла в свой отчий дом. Ходишь слишком тихо, как будто привидение…
— Напугала? — смущенно спрашивает.
— Если честно, то — да! Даже сильно, кукленок. Я просто не ожидал еще кого-нибудь здесь увидеть. Вроде бы все на этот день, всех обслужили и раскидали, все закончилось, прошло, — рассаживаюсь заново на том же стуле и уточняю, — у тебя еще какие-то дела, почему не идешь домой?
— Это твоя семья, Максим? Это была жена и твой ребенок…
Я ждал, что спросит. Ждал и знал!
— Не хочу с тобой этот пласт своей жизни обсуждать. Давай закончим на этом, прошу не нагнетай и без того безумный круговорот событий…
— Как их зовут? Пожалуйста, хотя бы это расскажи. Мне хотелось бы узнать немного об этом, об этой женщине и сыне…
— Зачем? На хрена это лично тебе? — с ухмылкой рассматриваю ее лицо.
— Это ведь тебя касается, — начинает что-то мямлить, — значит, важно…
— Надя, это касается меня, но не тебя, — резко все ее попытки обрываю. — Как это связано с тобой? Семья в прошлом — мы в официальном разводе, а на сына у меня больше нет прав. Что еще?
— Мальчик очень сильно на тебя похож.
Боже! Ну вот опять! Врет ведь, глядя мне в глаза! Врет ведь и не краснеет, вот же маленькая золотая дрянь! Похож? Серьезно? Он даже генетически не мой, кукленок! По всей видимости, Надежда Андреевна Прохорова плохо выучила полученное домашнее задание о непоправимом ущербе наглого вранья, придется преподать иной урок этой соплячке.
— Думаешь? — прищуриваюсь и даю последний шанс на искупление.
— Да. Очень сильно, практически одно лицо, — широко улыбается.
Нет! Ни хрена не догоняет! Ну, что ж! Борзо ухмыляюсь и дергаю верхней губой — скалюсь и свою атаку на нее открыто демонстрирую и предупреждаю. Я ей придумал наказание — накажу ее не больно, а так, как умею. По-мужски! А там, с утра, все обсудим и о том, что между нами сейчас произойдет, поговорим, а через будущие женскую задержку, тошноту и головокружение выработаем совместный девятимесячный план с перспективой дальнейшего продолжения рода Морозовых. Сука! Да я на ней женюсь! Не отверну — уверен, и ей, засранке лживой, больше от меня не отвертеться, не сбежать…
— Это очень странно, Надя, — медленно приподнимаюсь и начинаю подходить к ней. — Очень-очень…
— Почему? — не боится зверя и никуда не двигается.
Глупышка маленькая? Поздно детка, Зверь уже загнал тебя в свой капкан, через мгновение будет «есть».
— Он — брюнет, Надежда, с темно-карими глазами,
а я голубоглазый шатен. В чем наша абсолютная схожесть, кукленок? Расскажи, я с удовольствием послушаю…— Я… Мак…
— Думаю, что ты просто утешаешь нерадивого папашу, Надя, — плотоядно ухмыляюсь, — но не стоит, я не в претензии, у него есть еще родная мать. Сынок в нее. Надь, чего ты испугалась? Пугаю? Сильно?
— Ничего. Не боюсь, нет-нет, не боюсь тебя, — пытается по-детски вздернуть подбородок.
— Иди ко мне тогда, не убегай. Не бойся, кукла. Не надо… Наденька, иди ко мне.
— Я не убегаю, — стоит на месте жертвенным созданием и с опущенной головой спокойно ждет меня. — Просто… Мы тут одни?
— Какие-то проблемы? Что-то раздражает?
— Не знаю…
— Пойдем ко мне? Хочу тебя, — подхожу и тут же демонстрирую всем своим напором, как это долбаное желание велико. — Пойдем мириться… Надя? Слышишь? Ты согласна быть со мной?
— К тебе?
— Угу, — обнимаю ее дрожащее тело и подтягиваю к себе.
Лбом утыкаюсь в женскую макушку и шепчу:
«Прости, прости, прости за то, что совершу».
— Я… Максим?
— Да, детка?
— Я должна тебе сказать, — сводит плечики и, кажется, от этого еще структурнее, мельче, тоньше, оттого любимее и роднее. — Я… Я…
— Ну же. Что, кукленок?
— У меня не было после тебя никого, и я никак не предохраняюсь. У тебя…
Вот оно! Так ведь и знал. На то и был мой расчет…
— Я успею, — степенно заверяю.
— Максим?
— Выйду, не переживай. Ну, — немного отклоняюсь от нее и заглядываю в женские испуганные глаза, — слышишь? Успею, я высуну…Надежда?
Пытаюсь в губы поцеловать — выходит, даже сама под ласку подставляется, постанывает и начинает несмело отвечать.
— А презервативы? У тебя есть? Там в той аптечке?
— Увы, женщина, не захватил. Ты же видела, там только «жар, боль и ожог». Бежать в аптеку или ближайший супермаркет? — пытаюсь даже демонстративно на часы посмотреть.
— Не надо. Но…
— Не в тебя?
Улыбается! Ах ты мой любимый, кукленок! Иди сюда…
В мою халупу заваливаемся, как озверевшая пьяная компания — еще на лестнице я стал срывать с нее какой-то жуткий верхний балахон, прикусывал кожу, целовал губы, нос, щеки, ерошил пропахшие кувшинкой волосы, наконец, сдернул черную резинку и на волю распушил этот старушечий пучок. Прохорова до моей кровати добрела в одном спортивном бюстгальтере и безразмерных темно-синих штанах.
— Ты не хочешь со мной разобраться, кукла? — целую тепленькую дрожащую шею, а руками охаживаю ей зад. — Хотя бы попробовать раздеть… Я уже запарился…
— Можно? — шепчет, словно с какой-то долбаной опаской.
— Надь, ты забыла, что ли? — перевожу руки ей на поясницу и вдавливаю всю в себя. — Иди сюда. Не бойся, что такое? Что за дрожь, Найденыш? Чувствуешь, как я хочу тебя.
Еще раз притягиваю, крепче, яростнее, и похотливо ерзаю по плоскому животу. Там все уже стоит по команде «Смирно!» с самого утра и той ее неспешной возни с оладьями на ресторанной кухне. Надо разрядить «бойца» иначе случится грязный взрыв, наружу выйдет что-то невообразимое и размажет все живущее на матушке-земле, потом не соберем костей, а Гриша тупо не возьмется за мою отмазку — в наличии был злой умысел и тайный детородный план: