Любовь нас выбирает

— А ребенок, как же мальчик? Ризо… За что прав лишили? Как это, вообще, возможно. Ты вел себя некорректно по отношению к собственной семье, к ребенку, или что?

— Есть еще кое-что. Важное настолько, что с этим трудно спорить и что-то доказывать. Против такого даже в суде не попрешь. Только я тебя прошу, пожалуйста, давай спокойно? — громко вдыхаю и захлебываюсь никотином. Как чахоточный кашляю и вытираю слезящиеся глаза.

— Она лишила тебя прав! Господи, Максим, за что? Я так и знала. Все думаю, когда увижу внука, полгода ведь уже прошло — вы могли договориться о регулярных встречах. Ну, ладно, все понимаю, вы поругались, развелись, но я, действительно, не могу уложить в голове…

— Он не мой. Не мой ребенок, мама. Я для мальчика не родной отец! Там нет моих генов, нет того, так называемого, биологического материала, которое бы обеспечивало нам родство, а мне, соответственно, права, обязанности, финансовую помощь и эти долбаные субботние встречи. Пусто! Ноль! Абсолютно ничего!

Рванул слова и тут же замер, а без того хрупкая мать словно соляной столб застыла. Обмерла.

— Что-о? Ты… Как? Максим! — теперь она воротником, руками закрывает плотно уши и словно говорит сама с собой. — Это никогда не закончится, да? Зайчонок? Макс? Я совершенно ничего не понимаю… За что такое? Тварь!

Тут же одергивает себя:

— Прости-прости, я не хотела. Просто слов нет, одни, как говорится, нецензурные выражения.

— Сын не мой, он от другого человека.

— Господи! Она это специально, чтобы что? Что Мадина хочет? Пусть четко скажет, в конце концов. Бьет наотмашь, чтобы больнее было? Куда еще? Ты мне сердце рвешь! Как не твой, как лишен прав… Юра в курсе был? Отвечай!

— Он знал о разводе и о лишении меня родительских прав, — опускаю голову и прикрываю глаза, докуриваю сигарету и давлю ее в хрустальной пепельнице, любезно выданной Надеждой. — В тот же день, когда я вышел. Мам, честное слово, был не в форме, единственное, что смог… Рассказал отцу.

Решаюсь посмотреть в ее глаза — мама плачет, сильно, горько, слезы тихим сплошным непрекращающимся потоком идут из ее прекрасных глаз.

— Но о том, что я фактически ЗАКОННО лишен прав на ребенка, знают пока трое. Гришка, моя Надя и ты… Это и есть… То самое. Мам? Ты понимаешь, о чем я говорю? Я решился поговорить с тобой сейчас, чтобы оправдать выданное авансом твое…

— Доверие?

— Я не планировал, сегодня тем более, об этом говорить. Действительно, просто так совпало. Слышишь? Но я ведь должен был? Не сглупил? Правильно? В порядке?

— Все верно! Верно! А я верю тебе, сынок, — мама обнимает меня и укладывается головой на грудь, перебирает пальцами рукава куртки и уверенно проглаживает плечи. — Верю! Гриша, я и… Твоя Надя! — вижу, что улыбается, а глаза от слез блестят. — Это очень много значит. Правда-правда! Спасибо за откровенность, за мужество, за то, что не стал такое скрывать. Макс, это много значит для меня, как матери…

— Люблю тебя, мамочка. Надеюсь, что больше не подведу…

— И я тебя, сынок. И я тебя…

Спиной чувствую, что на крыльце сейчас мы не одни, кто-то за нами следит — уж больно зад и уши сильно горят:

— Марин, я не помешал? — отец тушуется, мнется и не решается к нашей сбитой куче подойти. — Может быть, уже поедем? Надька, похоже, устала, сидит чуть ли не на коленях у своего отца и монотонно перебирает ему рубашку. Думаю, сейчас кукла жалуется Андрею на тебя, — указательный палец бати направлен точно в мой правый глаз.

Вот дела! А впрочем, я не удивлюсь. Есть немного! Похоже, я физически укатал кукленка в той подсобке, затем этот долгий сюрпризный вечер откровений, нашего разоблачения в том числе, да и время зимнее — скорые сумерки и слишком долгая ночь впереди. Кукла слабая, по Наде это очень видно — мало бывает в обществе, всего боится, стесняется, плохо ест, но много пьет воды, музыка в ушах и скорый мелкий шаг на каждодневную пробежку, потом компьютер, согбенная фигура, суматошная ходьба по залу ресторана и на финал — опять я. Такой вот аскетический режим жизни Прохоровой Надюшки!

— Мы вас подвезем, сын, — Шевцов сразу обрывает мой возможный словесный выпад. — Не спорь, это не для обсуждения! На такси точно не поедете, а вообще, Макс, пора оформлять какой-то кредит и покупать машину, или, если хочешь…

— Пока обойдемся ногами, общественным транспортом и такси, но потом — обязательно купим, — отпускаю мать, осматриваю с ног до головы, а затем более-менее удовлетворенный результатом, ей шепчу. — Я сам ему все скажу, мама. Немного позже. Не волнуйся и не думай об этом. Ты как?

Она лишь ресницами утвердительно кивает, а затем приподнимается и тихо-тихо в ухо шелестит:

— Ты сделал предложение, Надежде? Выйти замуж? Максим, только на этот вопрос сейчас ответь!

Откуда она знает? Не пойму! Я прямо об этом никому не говорил. Смирняга, Велихов — два недоразвитых обалдуя, которые за каким-то хреном, возомнили себя провидцами, а так по факту — больше никого.

— Я спросил, мама, — не виляю, прямо говорю. — Она молчит, не отвечает. Там ни «да», ни «нет». Просила потерпеть и подождать — я жду и терплю.

— Максим, мы едем или вы тут заночуете? Если — да, то самое время будить твоего кукленка, а то у Прошеньки есть один пункт, касающийся слишком поздней ночной езды, и он может выскочить у него, как прыщ на жопе, внезапно, резко, как будто не было другой беды. Думаю, что мы с Мариной — ваше очевидное спасение…

— Да-да, конечно. Сейчас придем.

Я спешно отхожу от матери, а когда равняюсь с батей, то слышу, как он мне говорит:

— Рассказал про сына? Про свои отсутствующие права? Макс?

— Да.

— Молодец! Давай, мы ждем вас, — хлопает меня ладонью по плечу и тут же обращается к жене. — Марина, Галя там что-то хотела сказать тебе. Ты не подойдешь, пока мы не отчалили из этой гостеприимной гавани.

Я рассказал матери. Все, кажется! От нее у меня семейных тайн больше нет, а вот с Шевцовым, увы, еще не все решилось. Чувствую, всей кожей ощущаю, что разговор с ним будет тяжелым, грубым, чересчур мужским — адреналиново-тестостероновым. Юра ведь, как раз, не мой биологический отец, но, безусловно, самый родный и близкий человек, мужчина, который полюбил и воспитал меня тем самым мужиком, бойцом, пожарным бандитом, несостоявшимся поваром с отметкой «пироман».

Он точно не одобрит того, что я так быстро отпустил Мадину и Ризо, окончательно сдался и бросил свою первую семью…

— Максим, — Надька сонно стонет, а я настойчиво продолжаю снимать ее с себя и перекладывать на бок. — Ты… Куда…Уходишь? Что произошло?

— Сейчас вернусь, кукленок. Тихонько полежи.

Присаживаюсь на кровати, внимательно рассматриваю удобное положение девчонки, и полностью удовлетворенный результатом, спускаю ноги вниз, а затем уперевшись локтями в колени, обхватываю себя за голову. Взъерошиваю волосы, яростно растираю щеки и громко соплю.