Любовь против (не)любви

Она неуверенно забралась под одеяло — что ж, и вправду плащ у него, что надо, тёплый. Отвернулась от него. Слышала, как он тоже забирается под одеяло, а потом поняла, что потушил свет — стало темно. Натянул одеяло ей почти до макушки.

И обхватил её своими руками, паршивец! Куда деваться-то? Такой вольности себе даже её мужья не позволяли! Ни один.

— Ты чего, рыжехвостая? Говорю же — не съем. Просто так теплее, не веришь? — и его пальцы легли прямо на грудь, вот ещё не хватало!

Катерина нервно повернулась к нему лицом.

— Проще так? Ну ладно. Только давай уже спать, хорошо?

Он ни капли не смутился, притянул её к себе ещё ближе, подсунул руку ей под шею и погладил затылок и спину. И коснулся губами макушки, вот ведь!

Вообще, если честно, если дать себе труд прислушаться, то в нём не было никакой агрессии и никакой угрозы. Только большая усталость. И удивление — немного. И интерес, куда ж без интереса — что это такое ему подсунули.

— Громко думаешь, рыжехвостая. Не уснёшь — будем целоваться, так и быть.

Катерина не удержалась, хихикнула. Он тоже усмехнулся и ещё раз её поцеловал — куда-то в пробор.

Так она и уснула — под его мерное дыхание.

А когда проснулась — ничего не смогла понять. Где она и кто с ней, и почему так темно и тесно. И что за шорохи где-то снаружи. Испугалась, затрепыхалась, попыталась высвободиться — куда там!

Свет вспыхнул над головой без предупреждения и ослепил.

— Тьфу, рыжехвостая! Ты чего пинаешься? Нельзя так пугать человека!

Ой, она же ночует в комнате залётного гостя, к которому её затащил гадёныш Джейми, и который греет ею свою постель! В прямом смысле греет!

Он — да, такой донельзя реальный он, стройный и гибкий — приподнялся и прислушался. Потом приложил палец к губам — слушай, мол.

В коридоре раздался нечленораздельный вопль, и ещё топот. Будто кто-то убегал, быстро-быстро.

— Говорил — придут. Пришли. Сейчас потопчутся, поцелуют наш запор, заплачут и обратно пойдут, — прошептал он.

— Кто? — испугалась Катерина. — Неужели?

— Да-да, твои бывшие родичи. Момент, — он высвободил вторую руку, создал двумя какое-то замысловатое светящееся плетение и швырнул в дверь.

Оно пролетело сквозь толстенную дубовую доску, будто её там и не было, и кажется, в кого-то попало — снаружи громко охнули и тоненько завизжали. Он засмеялся.

— Поняла, рыжехвостая? Они просто обнаглели от безнаказанности, эти ваши неумиручие, — наклонился и поцеловал её в нос. — А ты сонная очень красивая, знаешь? Только не пинайся больше, хорошо?

— Я постараюсь, — прошептала Катерина. — Спасибо.

— Я, конечно, ко многому привычный, но меня обычно даже мелкие не пинают, когда ко мне приходят.

— Мелкие? — не поняла она.

— Ну, всякие младшие, у меня много. Я же лучшая защита от ночных страхов, истинных и мнимых, не знала? Правда, сейчас уже все выросли. Ну, почти, разве только две малявки образовались, Марго и Тейка, и ещё Эме подрастает. Вернусь домой — втроём будут меня драконить, я их знаю.

— Это твои дети? — изумилась Катерина.

Он выглядел очень молодо, старше неё, но, кажется, ненамного.

— Дети, но не мои. Сестрёнка, почти сестрёнка и почти племянница. И они умные, потому что от меня не шарахаются. Советую брать с них пример. А сейчас вообще спать, ещё полночи до рассвета.

Он снова натянул одеяло по самую макушку, и обхватил её, и возле него и впрямь было тепло и как будто безопасно.

Надо же, лучшая защита от ночных страхов! Что ж, попробуем.

* * * *

В следующий раз Катерина проснулась от того, что её гладили по спине. Вот прямо гладили — кончиками пальцев, вдоль позвоночника, то поднимаясь до лопаток, то спускаясь вниз к ягодицам, очень нежно. И было светло.

Тьфу, рубаха же, ясное дело, задралась. Как всегда ночью. Заходите, люди добрые. Что делать-то?

Она только попыталась приоткрыть глаза, как её поцеловали — сначала один глаз, потом второй. Легко коснулись губами. Да что ж такое-то!

Набрать воздуха да высказать всё, что думает!

— С добрым утром, рыжехвостая, я же вижу, что ты не спишь, — уже улыбается, не успел проснуться, а уже улыбается!

— Кому доброе, а кому как, — проворчала Катерина и села на постели.

Он её не удерживал. Но — смотрел и улыбался. И — куда-то дел свою рубаху. И остался на нём только вычурный крест на вычурной цепочке.

Эх, Катерина залюбовалась. Молодой, сильный, гибкий. Горячий. Наверное, как-то похоже мог выглядеть Рональд, но — тот не улыбался, тот ухмылялся. А если и улыбался — то непременно с подтекстом и смыслом. А этот — разлёгся тут, понимаете ли, бери меня всего и без остатка.

— Отчего же утру не быть добрым? Тем более, я тебе обещал, что высплюсь и буду весь твой, — и смотрит-то как задорно!

Да среди Телфордов она ни у кого такого взгляда не видела за тот год с лишним, что здесь живёт!

— А мне оно надо вообще? — поинтересовалась она.

— Всем надо, — он дотянулся и погладил её щёку.

Коснулся кончиками пальцев, провёл средним пальцем от виска до угла губ. Обвёл губы. Дотронулся до кончика носа.

Да её за всю жизнь, то есть за две, никто столько не трогал! В той жизни — вообще мало трогали, что уж. Здесь — главным образом хватали. А чтоб вот так нежно…

— Ты… почему всё время меня трогаешь?

— Потому что тебя трогать очень приятно. Это отдельный вид наслаждения — трогать тебя.

— Потрогаешь и успокоишься?

— Потрогаю и соблазню тебя. Вдруг ты тоже захочешь… потрогать? — и подмигивает так значительно своими серыми глазами.

А глаза так и искрятся в неярком утреннем свете.

— Ну вот ещё, — а сама вдруг поняла, что ведь хочет!

Хочет дотянуться до его щеки, до ухоженной бороды и усов, до макушки. Или вот… что это у него на руках? У них что, бывают татуировки? Зачем? И шрамы, у него ещё и шрамы, несколько, тонкие — значит, давние, уже время прошло.