Любовь Советского Союза

– Первый класс! – поднял большой палец Ковров.

– Начинайте, товарищ! – распорядился Костецкий. – А то мороженое тает!

* * *

По Москве мчался чудо-автомобиль, обгоняя глупые, набитые горожанами автобусы, важные правительственные автомашины, смешные тупорылые грузовики «АМО», которые, подобно муравьям, везли груз, в три раза превышающий их по размерам, многочисленных в то время извозчиков и, конечно, замечательные деревянные трамвайчики с мальчишками на «колбасе» [21] .

21

«Колбасой» на старых трамвайных вагонах называли шланг воздушной магистрали пневматического тормоза. Сзади вагона свободный конец закреплялся и, изогнутый полукругом, был похож на кольцо колбасы.

За рулем теперь сидел Костецкий, а Галина с Анатолием сзади, как и полагается молодым. Летчики поглощали сладкие трофеи, зажатые между двумя вафельными кружками, Галина смотрела на своего теперь мужа, пытаясь понять, что же с ней произошло за эти два дня, и не могла насмотреться.

– Братцы! – вдруг закричал Костецкий. – Вы посмотрите какое чудо! – и он резко нажал на тормоза.

Галина, едва не вылетевшая из автомобиля, ошеломленно смотрела на мороженое, которое протягивал ей Костецкий. На одном вафельном кружке было выдавлено «Толя», а на другом «Галя».

– Вот так! – многозначительно сказал Костецкий. – Вот и не верь после этого приметам.

Он переключил скорость, нажал на газ, и машина рванула вперед.

– И что будет дальше? – спросила Галина.

– У тебя спектакль, – напомнил Ковров.

– А после спектакля? – прокричала Галя.

– Жизнь! – закричал и засмеялся в ответ Ковров. – Долгая, счастливая жизнь!

Костецкий крутанул руль вправо, машина, визжа покрышками, влетела в переулок, Галину, согласно законам аэродинамики, бросило на Анатолия, и дальше, до самого театра, он не раскрывал объятий.

А потом был спектакль. Галя играла Любовь Гордеевну в той самой декорации, посереди которой четыре часа назад стоял стол под красным сукном, а за столом сидел президиум, мечтавший исключить ее из комсомола, а дело ее направить в органы.

– Нет, Митя, я нарочно. Я знаю, что ты любишь меня; мне только так хотелось пошутить с тобой, Митенька! Митя, что же ты молчишь? Ты рассердился на меня? Я ведь говорю тебе, что шучу! Митя! Да ну скажи же что-нибудь!

– Эх, Любовь Гордеевна, не шутки у меня на уме! Не такой я человек! – гордо отвечал Митя.

– Черт принес! – выругался заведующий труппой, отлетая от дырки в занавесе, через которую он наблюдал за зрительным залом. – Кто их пригласил в театр? Что за сволочь? Своими руками придушу!

– Кого? – переспросил выпускающий, отходя от своего пульта.

– Героев! – почти кричал заведующий труппой.

– Каких героев? – недоумевал выпускающий.

– Сам посмотри! – огрызнулся заведующий труппой и исчез в закулисье.

Выпускающий приник к дырке… Увиденное испугало его. Зритель смотрел не на сцену, зритель смотрел в сторону ложи, в которой восседали два Героя Советского Союза, два великих летчика – Ковров и Костецкий.

Все взгляды, бинокли, пальцы были направлены в их сторону.

– Пропал спектакль, – пробормотал многоопытный выпускающий.

– Какая гордость теперь, Митенька! До гордости ли теперь? Ты, Митенька, не сердись на меня, не попомни моих прежних слов: не шутки с тобой шутить, а приласкать бы мне тебя, бедного, надо было! А ну как тятенька не захочет нашего счастья? – плакала Любовь Гордеевна.

– Что загадывать вперед, там как Бог даст. Не знаю как тебе, а мне без тебя жизнь не в жизнь, – отвечал Митя.

С этими словами актеры покинули сцену, уступая место следующим персонажам пьесы Островского.

Галина вихрем, гремя бесчисленными накрахмаленными юбками, промчалась к выходу, пронеслась по коридору, ворвалась в ложу.

– Немедленно уйдите отсюда! – зашипела она.

– Что случилось? – испугался Ковров.

– Посмотрите! – захлебывалась шепотом и гневом Галина. – Они не смотрят спектакль! Они смотрят на вас.

Летчики посмотрели в зал.

– Мать моя! – прошептал Костецкий.

Зал смотрел на них.

А на сцене тем временем решалась судьба Митеньки и Любови Гордеевны… суровый Вукол Наумович Чугунов вершил судьбы униженных и оскорбленных.

Старушки-гардеробщицы на манер вражеских снайперов наблюдали через театральные бинокли за Ковровым, ходившим взад-вперед по фойе мимо курящего на банкетке Костецкого.

– Как она играла! – восхищался Анатолий. – Как! Мороз по коже! Я думал, что люблю ее сильно, а сейчас понимаю, что люблю ее в два раза сильнее, чем прежде! Как она играла!

– Э-э, друг! – внимательно посмотрел на него Костецкий. – Ты, я вижу, влюблен не на шутку!

– Да! – воскликнул Ковров. – Я как будто в штопор вошел! Ног под собой не чую… во как забрала!

– Пойду я, – встал деликатный Костецкий, – сейчас я тебе не нужен.

– Не нужен! – радостно подтвердил Ковров. – Иди, Валерка. Завтра увидимся. Мне сейчас никто кроме Гали не нужен! Извини!

Они обнялись, и Анатолий остался один.

Из-за дверей гулкой волной докатились аплодисменты… спектакль закончился.

Анатолий уверенно открыл дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен. Служебные помещения».

– Как мне найти Лактионову Галину?

– Вы ей кто? – строго спросила вахтерша.

– Я ей муж! – гордо ответил Анатолий.

– Когда это она замуж успела выйти? – удивилась вахтерша. – С утра вроде холостая была?

– Четыре часа назад, – сообщил Ковров. – Так где мне ее искать?

– По коридору налево, на дверях написано, – указала озадаченная вахтерша.

На двери в стальной рамочке значились фамилии актрис, обитавших в этой гримуборной. Ковров поднял было руку, чтобы постучать, но передумал, достал из кармана гимнастерки толстенный «Паркер», зачеркнул фамилию «Лактионова» и рядом написал «Коврова Г. В.», и только после этого постучал.

– Здравствуйте, товарищи, – поздоровался он.

– Здрасте… – прошелестели актрисы.

– Мне очень понравилось… – сообщил Ковров, – то, что я успел посмотреть.

– Спасибо… – поблагодарил коллектив гримерной и, затаив дыхание, замер в ожидании следующих слов влюбленного летчика.

– Я у машины буду ждать. – Ковров неловко повернулся: – До свидания, товарищи. Еще раз спасибо за спектакль.

– У машины! – прошептала Таисия. – Роман! Я такое только в книжках читала! Какая же ты счастливая, Галька!