Любовь в холодном климате

– Нет, герцог Пэддингтон. Архивные документы. Потом еще ребенок. Только вообрази, что пришлось бы родить ребенка за границей, только этого не хватало! Но так или иначе, Малышу не очень хочется обосновываться здесь навсегда. Знаешь, мне кажется, он до сих пор боится маму – я и сама немножко… не то чтобы боюсь, но меня отвращает мысль о сценах. Хотя она, в сущности, ничего не может нам сделать, правда?

– Думаю, тебе совершенно не стоит об этом беспокоиться, – успокоила ее я. – Твоя мать за последние два года необычайно изменилась.

Я не могла честно высказать свою подлинную мысль, которая состояла в том, что леди Монтдор больше совсем не интересуют ни Малыш, ни Полли и она, вероятнее всего, отнесется к ним дружелюбно, все зависит от отношения Седрика – для леди Монтдор теперь вообще все зависит от него.

Немного времени спустя, когда мы устроились за столиком у «Фуллера», среди мореного дуба и утонченной обстановки («Как здесь чисто и красиво… и официантки белокурые… ты не представляешь, какие чернявые официантки за границей), и заказали дуврскую камбалу, Полли заявила, что теперь я должна рассказать ей все о Седрике.

– Ты помнишь, – спросила она, – как вы с Линдой выискивали его в справочнике, чтобы понять, подходит ли он?

– Ну, он бы не подошел, – улыбнулась я, – уж что-что, а это совершенно ясно.

– Я тоже так думаю, – кивнула Полли.

– Что ты о нем знаешь?

Я вдруг почувствовала себя виноватой, но надеялась, что Полли не подумает, будто я переметнулась в стан врага. До чего же трудно такому увлекающемуся человеку, как я, устоять перед искушением поспеть и тут и там, если есть возможность.

– Малыш подружился на Сицилии с итальянцем по имени Пинчо, он пишет в своей новой книге о его предшественнике, так вот этот итальяшка знал Седрика в Париже и много нам о нем рассказывал. Говорит, он красив, как женщина.

– Да, это истинная правда.

– Насколько красив, Фанни? Красивее, чем я?

– Нет. От тебя просто глаз невозможно оторвать, а с ним не так.

– О дорогая, ты очень добра. Впрочем, боюсь, теперь я уже не та.

– Точно та же самая. Но он очень похож на тебя, разве герцог тебе не говорил?

– Говорил. Он сказал, что мы как Виола и Себастьян [82] . Должна сказать, я умираю от желания его увидеть.

– А он умирает от желания увидеть тебя. Мы должны это устроить.

– Да, после того, как ребенок родится, не могу же я показаться в таком виде. Ты ведь знаешь, как женоподобные мужчины не любят беременных дам. Бедные Пинчеры на днях готовы были на все, чтобы избавиться от необходимости меня увидеть. Расскажи еще о Седрике и маме.

– Я искренне считаю, что он любит твою маму. Предан ей, как собака, никогда ни на миг ее не оставляет, всегда в приподнятом настроении. Не верю, что кто-то может так преувеличивать свои чувства, это непременно должна быть любовь.

82

Виола и Себастьян – герои комедии У. Шекспира «Двенадцатая ночь», брат и сестра, очень похожие друг на друга.

– Я не удивлена, – сказала Полли. – Я тоже ее любила, пока она не принялась выталкивать меня замуж.

– Вот! – изрекла я.

– Что – вот?

– Ты говорила мне как-то, что ненавидела ее всю свою жизнь, и я знала, что это неправда.

– Дело в том, – пустилась в объяснение Полли, – что когда кого-то ненавидишь, то не можешь представить, что его можно любить. Так же и с любовью. Но, конечно, в случае с мамой, которая такая превосходная и такая энергичная, ты уже любишь ее прежде, чем понимаешь, какой зловредной она порой бывает. И я полагаю, она не горит яростным желанием отделаться от Седрика, как это было со мной.

– Совершенно не горит, – подтвердила я.

Чистый взгляд голубых глаз упал на мое лицо.

– Ты хочешь сказать, что она сама в него влюблена?

– Влюблена? Не знаю. Она ужасно его любит, а он ее развлекает, понимаешь? Ее жизнь стала такой интересной. Кроме того, она должна отдавать себе отчет, что брак совершенно не для него, бедняжки.

– О нет, – простонала Полли. – Малыш согласен со мной – она ничего, совсем ничего в этом не понимает. Он говорит, она однажды совершила ужасную оплошность, перепутав содомитов с доломитами, весь Лондон потешался. Нет, думаю, она влюблена. Она ведь очень, очень влюбчивая, одно время мне казалось, что она влюблена в Малыша, хотя он и говорит, что нет. Что ж, все это очень досадно, потому что она, полагаю, ни капельки по мне не скучает, а я по ней скучаю и часто. А теперь скажи, как мой отец?

– Он стар, – ответила я. – Очень стар, а твоя мать очень молода. Ты должна быть готова испытать при виде ее такое же потрясение, какое и при виде его.

– Серьезно? Что значит «очень молода»? Красит волосы?

– В голубой цвет. Но в первую очередь замечаешь, что она стала худой и гибкой, быстрые легкие движения, закидывает ногу на ногу, неожиданно садится на пол и так далее. Совсем как молодая особа.

– Боже правый! – воскликнула Полли. – Но ведь она была такой крепкой и массивной.

– Это все мистер Уиксмен, их с Седриком массажист. Он каждое утро по часу трудится над ней, потом еще час она проводит в парилке. Это работа с полной загрузкой, если учесть еще нанесение кремов, плескание в воде, нанесение и снятие масок, маникюр, педикюр и все упражнения, переустановку зубов, депиляцию волос на руках и ногах – меня бы на все это не хватило.

– Пластические операции?

– О да, но это было давным-давно. Все мешки и морщины ушли, брови выщипаны, и так далее.

– Конечно, здесь это может показаться странным, – сказала Полли, – но знаешь, за границей очень много таких женщин. Я подозреваю, что она стоит на голове и лежит на солнце? Да, они все так делают. Она, должно быть, представляет собой потрясающее зрелище. Какие бы у нас ни были скандальные отношения, мне не терпится ее увидеть, Фанни. Когда мы можем это устроить?

– Только не сейчас, сейчас они в Лондоне, страшно заняты подготовкой венецианского бала, который дают в Монтдор-хаус. Седрик на днях приходил со мной повидаться и не мог говорить ни о чем другом. Он сказал, они вернутся в Хэмптон только после его проведения. Там будет настоящая вода с настоящими гондолами в бальной зале, «О соле мио» в исполнении сотни гитар, все лакеи будут в масках и плащах, никаких огней, кроме свечей в венецианских фонарях, пока гости не доберутся до бальной залы, где луч прожектора будет направлен на Седрика и твою мать, восседающих в гондоле. Это ведь сильно отличается от твоего бала, Полли? О да, и я знаю, что Седрик не допустит приглашения никаких королевских особ, потому что, по его словам, в Лондоне они все портят. Он говорит, они совершенно другие в Париже, где знают свое место.

– Боже! – вскричала Полли. – Как изменились времена. Не будет даже старой супермадам?

– И даже новой инфанты твоей мамы. Седрик был непреклонен.

– Фанни, ты обязана туда пойти – ты ведь пойдешь, не правда ли?

– О, дорогая, я не могу. Когда я беременна, то чувствую такую сонливость после обеда, понимаешь? Я просто не смогу побороть себя. Мы услышим обо всем этом от Седрика.

– А когда этот бал состоится?

– Меньше чем через месяц, шестнадцатого, кажется.

– Именно в этот день я ожидаю своего младенца, как кстати. Тогда, как только все закончится, мы можем встретиться, верно? Ты все устроишь, обещай.