Любовь
Шрифт:
Про Диму
Ох, дорогой читатель. Ну и трудная же стоит перед нами задача! Написать портрет — это и само по себе нелегко, спросите у любого художника; ведь недостаточно просто написать похоже, нужно еще всмотреться вглубь, заглянуть портретируемому в душу, а если на любого, даже самого замечательного человека глазеть дольше минуты, то он же закричит в ужасе, может быть, даже завизжит, а потом обзовет тебя как-нибудь обидно — типа: «негодяй!» — и громко хлопнет дверью. Правильно сделает! Нечего людям нервы трепать. А если, предположим, писать портреты — твоя работа? Если ты не Ваня или Маша, а Питер Пауль Рубенс! Так же никакая дверь не выдержит. Можно, конечно, написать автопортрет, но ведь и сами мы не железные, не выдержат нервы — и точно так же поступим,
Но делать нечего. Надо решаться. Повесть есть повесть, она как выпускной экзамен, сама себя не напишет. Выдохнем — и с Богом!
Дима был парень толковый. Красивый, мужественный, работал (что, уж поверьте, весьма важно для портрета!). Был он коротко стриженный брюнет с челюстью сильно выпирающей — что выдумала природа не просто так, а для поддержки пухлых губ. Губы эти, кстати сказать, наверняка испортили бы нам картину, если бы не рот вообще — уголки Диминых губ смотрели вниз, придавая ему вид утонченный, меланхолический. Глаза — карие, щуристые, с длинными ресницами — этот вид поддерживали. В отличие от носа, который… Который вообще лучше не описывать — без него Дима, право, смотрелся бы много лучше. Медлительность его проявлялась в отсутствии даже намека на морщинки; лицо было девственно чисто, особенно же хорошенькие щечки и пара-тройка родинок-прыщей. Все это великолепие Дима гордо носил на толстоватой шее, словно изысканную драгоценность.
Это, впрочем, не так важно. Важно вот что: Даша в него втюрилась без памяти.
Если Витя был ее первой влюбленностью, то Дима, безо всяких сомнений, последней — Даша, по крайней мере, была уверена, что больше никого никогда не полюбит. С Витей она впервые поцеловалась, а с Димой целовалась постоянно (дома, в музее, метро, машине, душе, на улице, в кафе); с Витей смотрела фильмы, лежа в той самой кровати, где прямо сейчас лежала, а с Димой на этой кровати… не только лежала. С Витей Даша познакомилась в летнем лагере, а с Димой была знакома миллионы лет, они вместе учились, а полюбила она его только зимой, когда они вдруг встретились и погуляли по ВДНХ; стоило Диме купить ей жареный миндаль, как она все осознала и захотела выйти замуж. Дима был чудесный, мужественный, взрослый, умный, начитанный, а еще любил чипсы той же самой редкой марки, которую любила Даша. Дима носил черные водолазки и играл в футбол, Дима работал дизайнером, а до того служил на срочной службе, Дима беспрестанно писал Даше, как сильно ее любит, и каждую минуту проводил с ней рядом — когда его не было вблизи на самом деле, Даша это себе воображала. Дима был храбрым, хрупким, удивительным, Дима жил в Москве всю жизнь — а уехал в Тбилиси ровно тридцать восемь дней назад.
На следующий день после его отъезда Диминым родителям пришла повестка. Он купил билеты в спешке и улетел без багажа, забыв прихватить с собой даже носки.
Глава 7
Музыкальная
«Все. Последнее средство. Крайнее», — подумала Даша, обнимая себя за коленку. Луна поднялась уже так высоко, что вся Дашина комната на двадцать третьем этаже побелела, словно прекрасная птица какаду — «…или большая жемчужина, — улыбнулась Даша. — Вроде таких, которые носит бабушка Ирина». Даша свесилась с кровати и дотянулась до наушников на тумбочке. «Чего бы такого послушать? — спросила она себя. — Надо бы что-нибудь грузинское… Но ведь не хочется ничего такого! Что-то Дима скидывал… — Она проверила. Дима ей скидывал Бетховена. — Ну нет, любимый. Вот поженимся — и будем слушать Брамса, Бетховена, Шопена, все, что душа попросит. А пока буду слушать, чего хочется мне лично. А мне лично хочется послушать Самую Крутую и Невероятную Певицу на Свете». Даша включила песню, откинулась на подушки, как Алиенора Аквитанская на пуф, и так же, как она, прикрыла очи.
Самая Крутая и Невероятная Певица на Свете писала обалденно красивые песни. Настолько, что…
«Стоп! — оборвала себя Даша, сердито останавливая песню. — А я что, получается, некрасивые пишу? Очень красивые! Самые красивые вообще, какие только бывают». И чтобы в этом убедиться, поставила собственную песню. Она называлась «Поезда» — и ее Даша посвятила маме. Вся она была негромкая, фортепианная, только изредка где-то на фоне слышались чистые, нежнее нежного игравшие скрипки, а открывал песню удивительный перелив стеклянной гармоники.
Я люблю смотреть,
Как капают звезды в моей прихожей.
Раз — на манжеты упали,
И раз — на ботинки мои, похоже.
Здесь снова появлялась гармоника и неожиданно из ниоткуда возникала гитара; она играла словно против фортепиано, в другую сторону, но диссонанса не случалось, случалось удивительное волшебство, которое единственно бывает, когда очень непохожие друг на друга люди вдруг становятся друзьями.
Где-то в других странах
В окнах мерцает тоже
И шебуршит в кранах
Вода, холодящая кожу.
Стоило Даше добраться до этих строчек, как она живо представила себе Диму в Тбилиси, его красивый голос, и маму, ее большие зеленые глаза.
Где-то, совсем как дома,
Белым подбит поезд
Светом…
Музыка замирала, сцена погружалась в полумрак. Все останавливалось на пару томительных мгновений.
А потом возникало вновь.
Ему знакомо
Как этим и тем летом
Люди слали приветы,
И даже зимой
«Где ты?»
Звучало еще теплее…
В этот момент на сцене (да и в студии, и дома, если она играла «Поезда» друзьям) Даша оставляла пианино и брала в руки гитару. Чудесные высокие переливы, гармоничные и светлые, становились все громче, ярче, а Даша думала исключительно о маме — в тон ее мыслям в песне появлялись барабаны, энергичные, чуть ли не танцевальные, но совершенно не злые. Размеренный темп песни ускорялся, наэлектризовывался вместе с тем, как Даша вспоминала мамины черты лица, нежные волосы, шершавые кисти рук, элегантные туфельки, полуулыбку — а когда наконец осколки образов собирались в цельную мозаику (это случалось всегда в разное время, а пару раз не случилось вообще и пришлось закончить песню прямо тут), когда все собиралось воедино, она давала незаметный сигнал группе играть так громко, как только возможно, и пела:
Все несется так быстро, тени
Сменяют по лицам друг друга
Мчат поезда по кругу
На самом деле…
Инструменты исчезали постепенно: сначала барабаны, потом гитара. Когда пропадали скрипки, Даша снова пересаживалась за фортепиано и под тихий аккомпанемент стеклянной гармоники допевала:
Между домом и домом
Между тобой и тобой.
Между домом и домом
Между тобой и тобой…
* * *
Да, хорошую она написала песню! Песню песней. Настолько красивую, что Даша даже ненадолго задремала. Воспользуемся же этими мгновениями, чтобы поговорить еще о музыке! Что-что?.. Вы хотите послушать про маму, вам интересно, что это за мама такая чудесная у Даши, которая уже не в первый раз, словно Кентервильское привидение, то тут, то там возникает на страницах нашей повести? Рано еще, дорогой читатель! Всему свое время.