Любовь

Беатриче тем временем перешла в наступление. Ладонь уже не гладила, как вальс, но, как марш, утюжила, согревала Ваню. У нее сбилось дыхание. «Возлюбленный мой, — думала она, — любимый. Ничего нет кроме нас. Ни России, ни деревьев, ни птиц. Только мы с тобой вдвоем, только наше дыхание и наша любовь…»

— И наша страсть, — вслух закончила мысль Беатриче и сама себе поразилась.

Больше и вправду ничего не было, все слилось в один всеобъемлющий звук, сконцентрировалось в Ваниных невидящих глазах. «Как я люблю тебя, — думала Беатриче, ускоряя движения кисти, — как я тебя хочу! Ваня! Ванечка!»

И стоило ей об этом подумать, как мимо проехала последняя машина. Толпа выжидающе присмирела, а Ваня, чувствуя, что дольше стоять на месте ему не хватит сил, шагнул вперед.

Президент чуть оторвался от кортежа. Обычно он ехал посередине, сливаясь с телохранителями. Но сегодня решил пренебречь протоколом безопасности, чтобы рассмотреть своих людей издали. «Красавцы! — подумал он. — Молодцы». Его машина свернула с набережной и понеслась через переход.

Беатриче успела крикнуть:

— Ваня! Стоим!

Но ее никто не услышал. Президентский лимузин размазал Ваню по бамперу и даже не остановился.

Лесная. Акварель

Улетели

Когда Витя и Аня вместе, под руку, выпали с седьмого этажа многоквартирного дома на Лесной, каждый подумал что-нибудь свое. Например, тетя Элла, мать троих детей, сестра четырех братьев, в соседских сплетнях — Эллочка, а для близких — Элка, женщина прекрасного склада характера и чудесной чистоты ногтей, подумала так:

Господи спаси и сохрани!

А Анатолий — автослесарь Толя — не имел привычки верить в Бога, и потому размышлял здраво:

Нет. Такого быть не может. Либо в окно — тогда должен был остаться след от крови. Либо уже на небеса. Но небеса — поповская брехня. На самом деле небеса — лишь газы. Следственно, Витя и Аня — газы. Были — дети, стали — газы.

Думали все разное. Кто проще, кто сложнее, кто выдумывал, кто разбирал сухие факты, но все в многоквартирном доме на Лесной — от мышей и до консьержки — были очень удивлены. Не то чтобы раньше из их дома никто не выпадал. Выпадал, не раз. Выпадали взрослые. Иногда дети. Случалось, выпадала мебель. Однажды даже выпал толстый добрый булочник Антон, который вообще-то был кондитером, но все почему-то звали его именно так. Он был очень вежливый и поэтому, когда падал, пролетая мимо окон, здоровался с соседями и спрашивал, как они поживают. Неплохо? Очень хорошо, я тоже. Почему падаю? Да так, захотелось немного упасть, вы знаете, бывает такое настроение, когда непременно надо упасть, вот жить нельзя, как надо упасть. Больно ли? Да нет, пока не больно — потом, то есть когда упаду окончательно, думаю, будет немного дискомфортно, но это потом, а сейчас так воздушно, вы знаете, так легко!.. Спешите? Ну до свидания, до свидания, встретимся внизу!..

Дело в том, что раньше, когда из окон кто-то выпадал, под окнами обыкновенно что-то находили. Например, выпавшего. Со сломанной, например, рукой. Как в случае Антона. Или вот, когда у сварливой пожилой Риммы Аркадьевны из двадцать шестой квартиры выпал пекинес — прямо с окошка на забор, — под домом нашли два его крохотных глаза. У пекинесов, говорят, случается подобная болезнь. Но сейчас, когда из окна выпали Витя и Аня, все было иначе. Вроде бы ничего не изменилось: под окнами лежал асфальт, как и всегда, над окнами летало небо. Но обитатели дома на Лесной — каждый его житель: мыши и консьержка, автослесарь Толя, живший на третьем этаже, и Нина — отличница с шестого, добрый толстый булочник Антон, пекинес сварливой Риммы Аркадьевны из двадцать шестой квартиры, да и сама Римма Аркадьевна из двадцать шестой квартиры — короче говоря, абсолютно все, кто жил в многоквартирном доме на Лесной, знали, что что-то в этот день случилось. Что-то совершенно невероятное, чего и не бывает на самом деле. Только в сказках. Когда из окошка выпал и исчез. Навсегда и насовсем. Как будто вовсе не было. Но почему-то, хотя Витю и Аню все любили, в тот день никому не было грустно. Никто ничего не понимал, все всему очень удивлялись, и всем страшно хотелось улыбаться.

На самом деле все объяснялось очень просто. У Вити и Ани был секрет. Самый большой на свете. Об этом секрете, кроме них, не знала ни одна живая душа — о нем никто даже не догадывался. Дело в том, что Витя и Аня любили друг друга. Любили давно и очень сильно. И ужасно этого стеснялись. Настолько, что стоило им столкнуться друг с другом на лестничной площадке или, например, в школе, как они тут же краснели: становились пунцовыми, как помидоры — или как торт «Москва», который пек булочник Антон, — и убегали друг от друга. Вприпрыжку.

А тут Ане исполнилось девять. Не то чтобы вдруг, но все же неожиданно. Она позвала на день рождения всех своих друзей и подружек — в квартиру набилось так много ребят, что вскоре стало нечем дышать. Открыли окно. А под окном, на скамейке, сидел Витя. И грустил. А как не грустить? Ведь он же любит Аню, а Аня о нем даже не подумала, она же его не любит, чего бы ей о нем подумать. Она его совсем не замечает. Ей нравятся другие мальчики — сильные, смелые, как, например, Саша из пятьдесят шестой, вот он — да, он смелый, сильный… У него татуировка. С драконом. Переводная. Он всем девочкам нравится. А я — не нравлюсь. Я вообще никому не нравлюсь. Потому что я — слабый. И трус.

Аня выглянула из окна, посмотрела на Витю — насупленного и хмурого — и подумала, что ничего бы сейчас не хотела так сильно, как только подсесть к нему на эту его скамейку. И краснеть. Рядышком. Вдвоем. Как два помидора. Или как два торта «Москва». И так ей захотелось, чтобы вместе, чтобы друг с дружкой — то есть нераздельно, — так ей стало невмоготу со всеми этими совсем ненужными ребятами, что она крикнула:

— Витя!

— Чего тебе?

— Хочешь торт?

— Не хочу.

— Шоколадный!

— Не люблю шоколад.

— Ну… Есть лимонад!

— Шоколадный?

— Дурак!

И Витя пришел к Ане, и Аня налила ему лимонада, и они вместе пили лимонад, и когда пили, случайно коснулись друг друга — и стали пунцовые — и в мыслях у них все перемешалось — и все вокруг перемешалось, и так стало счастливо, и так страшно, как никогда никому не было ни до, ни после, и никогда, наверное, не будет. А потом они пошли к другим ребятам — и такими лишними показались Вите и Ане все эти ребята, такими чужими, как будто бы они с другой планеты. Словно Витя и Аня — с Земли, а эти ребята с Юпитера. Или с Сатурна. Играют в космические кольца. А ребята шумели и гремели и совсем не понимали, что это совсем не то, что нужно; что то, что нужно, — оставить их вдвоем. И тогда Вите пришла в голову такая хорошая идея, которая ввек никому бы не пришла, — и такая же идея в ту же самую минуту пришла в голову Ане. А заключалась она в том, чтобы прыгнуть в окно и улететь. Может, не на Сатурн, и даже необязательно долетать до станции метро «Марьина Роща» — достаточно просто сделать несколько кругов вокруг Екатерининского парка и, может, пролететь над киоском с мороженым, чтобы на секунду спуститься с небес на землю и купить пару эскимо. «Но я не люблю эскимо!» — подумала Аня. «А я тоже не люблю эскимо!» — сообразил Витя. «А я люблю “Лакомку”!» — подумала Аня. «И я тоже люблю “Лакомку”!» — решил Витя. Они подошли к окну, пока остальные дети играли в космические кольца, — и прыгнули.

Это увидела девочка Нина — очень хорошая и очень маленькая девочка. Она была дочкой автослесаря Анатолия, и ей нравился Витя. Она крикнула:

— Выпал!

— Кто?

— Витя!

— Какой Витя?

— Наш Витя!

— Как Витя? Так Витя! А где Аня? Какая Аня? Наша Аня! Не знаю никакой Ани! Она с Витей была! Не была!

— Выпали! Вместе выпали! Вдвоем! Друг с другом! Вместе!

И начался переполох. И все стали ужасно много думать. Например, консьержка — совсем еще не старая дама с хитрыми светлыми глазами — подумала так:

Как жалко. И никогда он больше со мной не поздоровается. А он так хорошо здоровался! Приходит, бывало, из школы и говорит: «Добрый день, Мария Александровна! Как у вас дела?» Хороший мальчик, очень.

А пекинес сварливой Риммы Аркадьевны из двадцать шестой квартиры мыслил иными категориями — он был голубых кровей и мысли оттого имел возвышенные:

Как обмирающий на гребнях волн пловец,

Мой дух возносится к мирам необозримым;