Любовь

Гульнар родилась в пригороде Баку, и оба ее родителя — дедушка и бабушка Даши — были очень красивыми людьми. И конечно, как все красивые люди, они были строгими. Ведь те, кому красота дается от рождения, даже не представляют, скольких трудов она стоит маленькой некрасивой девочке. Это понял когда-то поэт Заболоцкий и описал в следующих строках:

Среди других играющих детей

Она напоминает лягушонка.

Заправлена в трусы худая рубашонка,

Колечки рыжеватые кудрей…

В дошкольные годы Гульнар была веселой — никогда в себе не замыкалась — и общительной; с первого же дня, проведенного во дворе, обзавелась тьмой тьмущей друзей. Это вообще был, что называется, золотой состав двора тринадцатого, пятнадцатого и семнадцатого домов: пройдет лет двадцать-тридцать — и мальчик Хасан превратится в известнейшего ресторатора Баку с двумя звездами «Мишлен», две девочки-сестры поедут в Голливуд играть exotic femme fatale и завоевывать оскаровские статуэтки, а еще один тихоня, который особенно любил разглядывать Гульнар, когда та играла в классики, станет (как ни сложно в это поверить) новым президентом Азербайджанской республики, сместив на этой должности чрезмерно засидевшегося бюрократа. Куда ни плюнь — везде успех.

Но Гульнар его вкусила раньше всех. Никто не мог тягаться с ней. Она была самой бойкой, самой смелой, самой дерзкой девочкой, слухи о которой долетали и до соседних дворов. На нее приходили поглядеть не только мальчишки (что Гульнар показательно игнорировала), но и девчонки; иногда даже первоклассницы.

Школа пролетела быстро. Все оставалось по-прежнему. Гульнар ни о чем не задумывалась. В классе она представляла партию угнетенных, соперничавшую с партией Маши. В партию Маши, кроме самой Маши (звезды — точнее, звездочки), входили многочисленные льстецы, подхалимы и отличники. В партии угнетенных были двоечники, хулиганы и прочая местная интеллигенция; согласно уставу, в партии не было лидера, но все всё понимали — и в каждой стычке с длиннющими Машиными ресницами участвовала именно Гульнар. У нее было много мечт: стать оперной певицей, прославиться, уехать в Москву и познакомиться с Сергеем Жигуновым; она мечтала о большом красивом доме и семье, где она не будет, как ее мама, готовить бесконечные супы, а найдет важную работу, чтобы готовил за нее будущий муж.

Потом был переезд, вся семья собрала вещи и купила билеты в Нижний Новгород. С того дня Гульнар стала рассеянной. Затем — институт, юридический факультет, еще больше непонятностей, законы, конституции, Хаммурапи. Девяностые годы: страшно ходить по ночам, ссоры с родителями и — он! — муж, вернее, тогда еще просто однокурсник со смешной прической. Гульнар, запутавшаяся окончательно, влюбилась в него и только в этой своей влюбленности все ясно понимала.

Папа Даши, которого тогда еще не звали «папа Даши», потому что Даша еще на свет не появилась, подрался с кем-то на институтской вечеринке из-за Льва Толстого. Гульнар, вовсе не бывшая белоручкой, быстрее всех разобралась, что делать, обработала синяки и вытерла кровь. Они начали встречаться. Даша появилась очень скоро — за день до получения дипломов.

Пройдет еще сколько-то лет — родится Настя. И вот тогда-то Гульнар станет «мамой Даши». Вокруг все менялось: власть, время, место проживания, муж Вася, дочка Даша, дочка Настя, марки машин, модели самолетов, отношение родителей к ее раннему браку, отношение Васи к религии и атмосферные явления — но Гульнар, ее душа и чувства оставались такими же, как двадцать лет назад. Она совсем перестала мечтать. Приняла, что никогда не познакомится с Сергеем Жигуновым. С обидой молча следила за тем, как мальчик Хасан превращается в известнейшего ресторатора Баку, а тот тихоня, с которым она одна во всем дворе общалась, стал пугающим трехподбородочным политиканом. Муж Вася преуспевал — открыл первый бизнес, затем второй, перевез всю семью в Москву, в очень красивый дом напротив итальянского посольства, и сам в этом доме почти не бывал. А Гульнар занималась Дашей и Настей, растила их, старалась изо всех сил — и почти не вспоминала, какой когда-то была маленькой и смешной.

Глава 14

Beata Beatrix

В половине пятого утра Даша окончательно смирилась с тем, что не заснет. «Надо что-нибудь выдумать, — решила она, — чтобы не впасть в отчаяние и как-то скоротать время. Можно задержать дыхание!.. Но если я задержу дыхание, то мои щеки надуются, словно два космических объекта, а это даже у самых красивых девушек выглядит непривлекательно. Что еще можно? Можно походить туда-сюда». Даша встала с кровати, оправила ночнушку и походила по комнате. «Сорок четыре шага. Кровать, люстра, тумбочка, гитара, дверь, окно. Люстра, тумбочка, кровать. Гитара. Люстра. Сорок восемь шагов». На семьдесят шестом она остановилась. Прямо перед нею, в окне, виднелся Тимирязевский лес — шебуршащий, колючий, что-то такое невероятно важное сам себе шепчущий. «И я как тот лес, — подумала Даша, представляя себя героиней чеховских рассказов. — Шебуршу и щетинюсь, и под сенью моей расцветают великие мечтания». Даша прикусила ноготь и улыбнулась. Такая вот ночь — это было самое ее любимое время; тишина, темнота и много-много свободного пространства, воздуху много — будто бы она не в своей квартире кусает ногти, а ждет чего-то прекрасного в высокой башне; и словно не она это совсем, а Лорелея, расчесывающая золотые кудри.

«Эх! — подумала Лорелея. — Сколько всего прекрасного можно сотворить, если только быть к этому достаточно готовым! Вот, например, лес. Разве бы вырос этот замечательный лес сам, на пустом месте, если бы тот, кто его сделал, не был к этому готов? Надо ведь обязательно все рассчитать, знать, где сажать дуб, а где осину, что с чем приживется, где попросить птиц сесть, на какой ветке. Или другой пример. Вечеринка. Она была сегодня, а кажется, что столько лет прошло с того времени, когда я убиралась, готовила салат и пришла сначала Ульяна, раньше всех — ей делать нечего всегда, — потом Полина Беленькая и Лиза, вовремя и вдвоем. Полина принесла сидр, а Лиза принесла… А Лиза принесла тоже сидр. И мы говорили долго о… О чем же мы говорили? О Диме немного говорили, о войне говорили. Да, Лиза говорила, что ей говорили, что у нее двоюродная тетя прямо сейчас в Донбассе. Ужас. А как правильно пишется — в Донбассе или на Донбассе? Не важно, это все ужас, ужас, ужас… Потом приехали Витя с Мишей, молчали, принесли вино. А Миша понравился Полине! Точно! Она так не сказала прямо, но смотрела на него, как эти деревья в лесу смотрят друг на друга. И Маша была, Маша принесла гитару, мы с ней пели, красиво пели, у Маши такой голос красивый, это она, наверное, Лорелея, а не я. Я — Гвиневра. Нет, Гвиневра старая. Я — Беатриче. Точно. Беатрикс, Беата, Беатриче. Эталонный образец Прекрасной Дамы в классической литературе. А Дима… нет, ну Дима — Дант — это уже что-то слишком».

Даша рассмеялась и упала на кровать. На потолке мерцали цветные, ярко-красные круги. Ей не было ни тепло, ни холодно — она не чувствовала температуру; не было ни весело, ни грустно — знала, что любая, даже самая маленькая мысль сейчас может ее развеселить или расстроить. Такое душевное настроение, когда ты будто бы вне всяких эмоций, находило на нее нечасто. Ей-то все казалось, что этот узкий коридор человеческого чувства — удел людей возвышенных, рациональных, типа ее папы, или Димы, или хотя бы президента Российской Федерации. Но когда оно случалось с ней самой — это всегда было неожиданно прекрасно.

Но бог с ней, с девочкой и ее бессонной ночью — что же делать нам с вами, дорогой читатель? Не прерывать же идиллию? Тем более в такой напряженный час. Но как же развивать фабулу, двигать колесики сюжета без драмы, какого-нибудь хоть мало-мальски эффектного катарсиса? Не построишь же повесть на фразе «…ей не было ни тепло, ни холодно, ни весело, ни грустно». Ни бе, ни ме, ни а, ни бе. Каша-малаша бессмысленная.

А с другой стороны — почему сразу идиллия? Разве не возникает прямо сейчас, в данную конкретную минуту, в голове у Даши мысль — пока еще крохотная мысль, размером с маленькую букашку, но уже давно назревавшая и потенциально разрушительная? Может же трагедия начаться с одного действия, одного случайно брошенного слова. Почему же ей не начаться с одной идеи? С такой, например, что в Тбилиси у Даши ничего не выйдет. Что не станет она никогда музыкантом — и виноват в том не переезд, не Дима и даже не война — а собственная Дашина голова, которая ну никак, вот просто органически не способна придумать что-нибудь талантливое. С той идеи, что каждое действие Даши Наумовой неправильно, что вся она неправильная, что темный Тимирязевский лес и вправду похож на нее своей темнотой и непроглядностью. Что, сколько бы она ни билась, все без толку и уж лучше бы осталась она в Москве, чтобы не расстраивать папу и маму, которые обязательно расстроятся, когда она уедет. Что без нее лучше и Диме, и Вите, и музыкальным курсам, и всем-всем на свете, а она только бесконечно все портит. Что она неудачница. Никудышная неуклюжая неудачница.

Да, это уже что-то! С такими мыслями легко двигать сюжет!

Глава 15

Планы на будущее

«Ты не неудачница. Ты будешь писать песни. Ты заработаешь кучу денег. Ты поедешь в Тбилиси, станешь всемирно известным музыкантом и познакомишься с Билли Айлиш», — Даша строго-строго нахмурилась.

Стать всемирно известным музыкантом — это было хоть и важной, но далеко не единственной ее целью; Даша знала по кино и книгам, что известность не синоним счастья.

Она была мудрее. В ее планах находилось место и обыкновенной скучненькой радости — которая пришлась бы по душе ее родителям, — и радости человека особенного, которая всегда индивидуальна и зависит только от нее. С того момента, как Даша познакомилась с Самой Крутой и Невероятной Певицей на Свете, она твердо решила: музыка, большие концертные площадки, визги слушателей — это то, ради чего стоит жить. Но еще был Дима; значит, надо совмещать, значит, ищем компромисс.

И вот — Тбилиси. Компромисс. Но ведь сколько всяких «за» и «против»! «Несметное количество всяких “за” и “против”», — подумала как-то Даша, но не сдалась, а внимательно все их пересчитала.