Любовь

Нет, это было слишком фамильярно. Лучше так:

Любезный Исаак Н.! Не хотите ли вы пригласить меня в кафе?

Что это за дурацкое кокетство? Нужно быть скромнее, проще. Как-то так:

Любезный Исаак Н.! Я хочу пригласить вас в кафе! Я вас люблю!

Ну кто же говорит: «Я вас люблю!» на первом свидании? Что за ерунда!

К тому моменту, когда за окном стемнело и пришлось включить искусственное освещение, Мария Александровна перебрала в голове уже сотню слов. Ничего не подходило. Все получалось глупо, бессмысленно и по-девчачьи. Но она-то уже не девочка. Давно уже совсем не девочка. Она вновь поглядела в зеркальце. А что, если дать волю мышцам? Отпустить всю фальшь? Мария Александровна расслабила тело, и в ту же минуту на ее шее выступила чудовищная морщина, глубокая, как Баренцево море. Под подбородком показался еще один, чуть поменьше, а щеки сдулись, как два воздушных шарика.

Консьержка взяла себя в руки, отложила зеркальце. До конца рабочего дня оставалось всего полчаса. Сейчас или никогда. Для слабости нет времени. Надо быть сильной, мужественной и молодой.

Доктор физико-математических наук Исаак Н. явился перед Марией Александровной через одиннадцать минут. В каждой руке он держал по мусорному пакету, а на носу его болтались старомодные очки в роговой оправе. Мария Александровна затаила дыхание. Вспомнила все фразы, которые успела приготовить. Но стоило Исааку Н. появиться прямо перед ней, как сердце консьержки застучало в темпе паровоза и заглушило все слова, кроме трех самых главных, которые Мария Александровна поклялась сегодня не говорить.

— Я вас люблю!

Исаак Н. поглядел на Марию Александровну затравленным взглядом, переступил с ноги на ногу. Мусорные пакеты болтались в его руках и стукались о стену. Наконец он очнулся, поклонился консьержке и выдавил из себя:

— Благодарю, Мария Александровна. Доброго вечера.

И, как есть, с двумя мусорными пакетами, бросился обратно в свою квартиру.

Мышки утешали Марию Александровну как могли. Приготовили ей ужин, накрыли теплым пледом, потерлись усиками. Без толку. Мария Александровна рыдала, размазывая сопли о подушку, и вопила:

— Я старая!

Через полчаса, когда стало окончательно понятно, что в ближайшее время консьержка не угомонится, мышки собрались на совет в дальнем углу комнаты и приняли важное решение.

Доктор физико-математических наук Исаак Н. большими шагами пересекал свою комнату. Конечно, он тоже был влюблен в Марию Александровну. Но, по его математическим понятиям, любовь должна была развиваться совершенно иначе. Не так, с наскока, как она возникла перед ним теперь. Поэтому доктор физико-математических наук Исаак Н. большими шагами пересекал свою комнату и считал интегралы — чтобы успокоиться. Этому занятию он мог предаваться многие часы. Но тут в дверь кто-то постучался.

— Да?

Нет ответа.

— Кто там?

Тишина.

Исаак Н. посмотрел в глазок — на лестничной площадке было пусто. Открыл дверь. И в то же мгновение четыре мышки связали его ноги, четверо забрались по брюкам на рубашку, а оттуда связали его руки, и еще четыре, оттолкнувшись маленькими ножками от группы на торсе доктора физико-математических наук, допрыгнули до его лица и приложили ко рту Исаака Н. салфетку с хлороформом. Он даже вскрикнуть не успел. Грохнулся во сне, словно только этого и ждал.

Мышки времени даром не теряли. План был продуман до крошечных мелочей. Они нашли на рабочем столе Исаака Н. изгрызенную ручку и пару линованных листков, поднесли все это к его руке. Вдвенадцатером навалились на ладонь, обхватили ею ручку и принялись писать письмо.

Дорогая Мария Александровна! Я хочу вас пригласить в кафе. Я вас люблю.

Доктор физико-математических наук Исаак Н.

Мария Александровна уже немного успокоилась, когда вдруг что-то зашуршало под ее дверью. Она подумала, что это мышка — наверное, хвостик застрял, такое периодически случалось. Вялая, с растекшейся тушью под глазами, она приблизилась к двери и обнаружила под ней письмо. Пробежала его глазами, потом прочла еще раз, потом еще пятнадцать раз, а потом бросилась умываться.

Исаак Н. пришел в себя, лежа на кровати. Он не помнил, что случилось. Хотел попробовать напрячь память, но не успел — потому что через минуту без стука ворвалась Мария Александровна. Она была невероятно прекрасна. Доктор физико-математических наук видел все ее морщинки, дряхлость кожи, заметил даже легкую проседь в волосах, но все это было неважно, потому что любовь — счастливая, прекрасная, как она есть — пришла к нему сама. Исаак Н. хотел подняться с постели, но Мария Александровна этому помешала — она повалила доктора физико-математических наук обратно на кровать и взасос поцеловала.

Либестоды

Июль. Душа

Ей оставалось только выбрать позу. Нагая, словно Афродита или как березка? Афродита — это одна ножка вперед, другая чуть позади: величие и недоступность. Березка совсем наоборот. Изящество простоты. Торжество лаконичности. Ноги вместе, руки кроной дерева, раскидистым полукругом. Березкой, впервые увидев Беатриче в ресторане, ее окрестила бабушка Вани — со всей прямотой человека, выросшего в послевоенные годы. Афродитой любимую звал сам Ваня, эстет, поэт и мистик, знаток античности по книгам Михаила Гаспарова. Он был ужасно близко, их разделяла лишь дверь в ванную комнату, но сколько всего значительного заключалось в этой старой облупившейся двери! Не дверь — граница, черта между им и ею, между «он» и «она», Ваней и Беатриче. Словно два разных мира: Ваня был одетым, а она — нагой, она стояла под душем, а он сидел за книгой, в его мыслях выла на луну Капитолийская волчица, а она, Беатриче, ослепительно голая, мерцающая под искусственным освещением крохотной ванной, оглядывала себя со всех сторон и чувствовала, что готова.

Беатриче повернула кран. Из душа полилась теплая вода.

— Милая, ты скоро?.. Любимая!

— А?

— Ты скоро?

— Я только забралась!

В полированном кране широкими, коверкающими реальность мазками отражалась улыбка Беатриче. «Все, — думала она, подставляясь под воду, — сегодня. Сегодня все свершится». Она приподняла одно плечико, затем другое, чуть развернула шею. Принять душ для нее значило гораздо больше, чем просто очистить тело. Она ведь и так была чистая: уличная грязь, сор московских улиц отскакивали от кожи Беатриче, как ускользали от ее внимания похабные взгляды прохожих; она была уверена, что никто ею не интересуется, и даже немного комплексовала, не замечая все то, что ревностно подмечал Ваня.

Принять душ значило провести ритуал. Шампунь и гель, кондиционер и крем для рук были реликвиями. Их нужно было использовать в четкой последовательности, брать ровно столько, сколько требовалось (ни граммом меньше или больше!), и наносить на тело с той аккуратной нежностью, с той бережностью, которую совсем скоро следовало проявить Ване.

Беатриче закрыла глаза. «Еще совсем чуть-чуть, и он коснется меня здесь, — она опустила ладонь на изогнувшийся позвоночник, — и здесь», — скользнула на невесомую попу…

— Милая! А ты знаешь, что такое новокаин?

Беатриче отдернула руку.

— Анестетик, котик! Очень действенный. Но на него можно подсесть, и он галлюцинации иногда вызывает. А что?

— Нет, в книжке просто. Подсесть?.. Ты скоро?

Беатриче взяла одну из приготовленных заранее баночек и вылила содержимое на ладонь. «Он надел водолазку!» — мелькнула мысль и тут же сменилась другой, о том, что прячется под Ваниной одеждой. Она уже многое видела, еще о большем знала из школьной биологии, фильмов (приличных фильмов! неприличных Беатриче не смотрела), разговоров подружек. Но увидеть вживую! Конечно, Ваня был перед ней без рубашки, но, например, первый раз не считался, ибо вышло все случайно; просто снимал свитер и нечаянно захватил футболку. «А может, специально?» — подумала Беатриче о том, о чем уже много раз думала. Она провела пальцами по бедру. Тело вздрогнуло, как под электрическим разрядом. Провела чуть выше, мимо того, о чем писать нельзя, к родинке у ребра.