Любовь

Миша недоуменно глядит на Витю. Молчание.

МИША. Что за глупость — соленый огурец.

ВИТЯ(невозмутимо). На полу валяется, никто его не ест.

МИША. Никогда не слышал. Это к чему вообще?

ВИТЯ. А турецкий барабан к чему?

МИША. Ну как к чему, турецкая война, султаны… (Смутившись.) Ну все так говорят!

ДЕВОЧКА. Только коренные москвичи так говорят. Остальные говорят «соленый огурец».

ВИТЯ. Так я тоже коренной москвич.

МИША. Пиздабол ты, а не коренной москвич!

Витя испуганно раскрывает глаза, Миша понимает, что совершил ошибку, но слово не воробей, и девочка в слезах выбегает из кофейни. Миша подавлен. Пожилая пара возмущается так громко, что заглушает Джо Дассена. Витя сжимает губы в ниточку. Молчание.

МИША. Ладно, я пойду, наверное.

ВИТЯ. Давай прогуляемся? Погода отличная.

МИША. Давай.

Оба выходят из-за стола. Пока они накидывают пальто — не друг на друга, это бы было чересчур, но все равно очень и очень элегантно, — к баристе подходит девушка, читавшая Стругацких. Она достает кошелек.

ДЕВУШКА. Дайте, пожалуйста, сэндвич с тофу.

БАРИСТА. Да, конечно. Сто рублей.

ДЕВУШКА(копаясь в кошельке). Блин, ни копейки…

БАРИСТА. Может, у вас есть баллы?

Витя с Мишей переглядываются — и читают во взглядах друг друга очень многое. Если бы автор развернул это в пространный диалог, то он бы получился никак не меньше «Бури» Уильяма Шекспира. Наконец Миша кивает другу, тем самым соглашаясь с принятым Витей решением, и тот, весь как есть, в пальто-шинели, подходит к девушке.

ВИТЯ. У меня есть баллы. Разрешите заплатить за вас?

Девушка от неожиданности роняет Стругацких, Витя поднимает книгу и подает незнакомке. Та рдеет — и цвет ее кожи становится удивительно похожим на цвет кожи Вити. Таких параллелей она доселе в литературе не встречала.

ДЕВУШКА. Спасибо!

Миша бесшумно уходит из кофейни. Дружба торжествует не благодаря обстоятельствам, а вопреки оным. Самое интересное — разговор с девушкой, знакомство, женитьба и семейная жизнь — происходит в головах у зрителей, за кадром. Занавес, артистов просят на поклоны.

КОНЕЦ

Либестоды

Девять жизней одной московской пары

Иль Беатриче, покорясь натуре,

на плечи Данту ноги б вознесла —

какой бы этим вклад она внесла

в сокровищницу мировой культуры? Тимур Кибиров. Amour, Exil

Январь. Замерзли

Двенадцатого января Москва безумно холодила. Ваня держал под руку любимую. Когда она спрашивала его о чем-то, он слышал только:

— …Котик?

Не потому, что плохо слушал, а из-за холода. Двенадцатого января Москва безумно холодила, а ночью был вообще пипец. Чтобы не стучали зубы, он стиснул челюсть. Застучало в ушах.

— …А, котик?

— М-м-м!

Приехала она недавно, в понедельник. Мысль об этом ненадолго согрела Ваню. «Перчатки! Надо… перчатки!» — рассуждать длиннее у него не получалось.

— Котик, ты совсем меня не слушаешь!

Она обернулась к нему. «Не стой!» — мучительно выдавил мысль Ваня, но только мысль. А то обидится. Мимо, свиристя шинами по снегу, проехал грузовик.

— Слушаю.

— Неправда! Вот о чем я сейчас говорила?

— О Шопене.

— Котька! — она расцвела и поцеловала Ваню в губы. — Ты совсем замерз!

— Нет, ничего. Чуть-чуть.

— Губы ледяные! Давай еще тут покружимся и спрячемся где-нибудь? Давай?

— М-м-м!

Прятаться было негде. Мысль эту Ваня вертел в голове и так, и эдак, но ни к чему дельному в процессе размышлений не пришел. Вот только холодно. Эта мысль плотно засела в Ваниной умной голове.

— Где-нибудь в торговом центре, да?

Торговый центр «Зеленый» в три часа ночи не работал. Положа руку на сердце, мало что работало в три часа ночи на станции метро «Бутырская». Кроме мороза. И пары тусклых фонарей.

— Или в кафе. Круглосуточном.

Ванина любимая приехала из Вены. Ей казалось, что в Москве не круглосуточные только театральные кассы. С самого утра Ваня пытался намекнуть об этом Беатриче, но ее чары (Ваня, помимо всего прочего, был еще и поэтом) противились любому разговору на прагматическую тему.

— Ванечка, мур?

— Мур.

— Давай играть в слова? — Она изящно поправила воротничок. — Парапет.

— Теплица.

— Артишок.

— Костер.

— Рондо! Знаешь, что такое рондо, котик?

Гуляли они долго. Дорога вдоль шоссе была не самой живописной. Помимо зелени — ее было много, всяких черных деревьев, кустов и недоскошенных травинок, выскочивших, словно прыщи, в промежутках между плитками, — прогулочный маршрут по Огородному проезду мог похвастаться разве что заправками. Туда вести приличную девушку Ване не позволяла совесть. «Кеды… — думал он, теряя чувствительность пальцев на ногах. — Зря кеды. Пиджак… тоже зря пиджак». Потом Ваня подумал о том, что если зря пиджак, то, может, зря и одеваться, и вежливо общаться — а это был путь в никуда. Этому его научило внимательное изучение классической литературы.

— Милая, — он аккуратно сжал ее руку, — может, к тебе домой?

— Ты чего! — Беатриче рассмеялась. — Там же родители.

— Ко мне?

— А там твои! Так холодно? Давай я тебя погрею.

Любимая, не сбавляя шага, начала растирать Ванину ладонь. Боль пронеслась по кровотокам через все его заледеневшее тело прямо в кончики пальцев. Не бывший ранее замеченным в трусливости, гордившийся (заслуженно!) тем, что никто не смел назвать его слабаком ни в школе, ни в студенческие годы, Ваня по-девчачьи вскрикнул.