Любовь

— Любимый! Нам еще полночи гулять. У тебя телефон совсем вырубился?

— Совсем. А у тебя?

— Конечно, днем еще. Давай так — пойдем куда глаза глядят, а как только увидим где-нибудь теплое место, сразу туда зайдем. Хорошо?

— Угу.

— Миленький, ну чего ты!

— Все хорошо.

— Тогда поцалунок! В щечку!

Беатриче обвила его шею и горячо поцеловала. Вокруг, будто узор от тающей снежинки, растеклось тепло. У Вани подкосились ноги. Любимая прижалась к нему вплотную — и в это чудеснейшее из мгновений кровь прилила к совсем другой части его тела, той, для которой приличного названия не существует, хотя ничего пошлого или грубого в ней нет; двое влюбленных называли ее просто: «часть», — часть собрала все сохранившееся Ванино тепло, и этого тепла хватило, чтобы Беатриче почувствовала ее сквозь пуховик.

— А это что такое? — игриво спросила она.

Ваня нахмурился. Несмотря на некоторую инфантильность, присущую студентам из Европы, его любимая прекрасно знала, что это такое.

— Кто у нас проснулся!

Как при чтении Гомера Ваня, не отрываясь, следил за росписью Ахиллова щита, так и сейчас, наблюдая движения тонкой женской кисти, он не дрогнул. Слегка перебирая пальцами, Беатриче провела рукой по лацканам его пиджака, спускаясь вдоль рубашки, обвела каждую пуговку отдельно, чуть сжала поясницу и добралась до Ваниной спины. «Мурашки, — тупо подумал Ваня, — говорят о том, что я живой». Любимая водила руками по его телу туда-сюда, пока наконец не набрела на часть, а добравшись до нее, руку не убрала, а прижала еще сильнее. На минуту Ваня забыл обо всем на свете. О стихах, литературе, холоде, кино, о том, что дома у него полный холодильник (родители вчера были в магазине), о долгосрочных планах, работе и учебе, о самом насущном и до смеха несущественном, — короче, обо всем Ваня забыл, вообще обо всем, можно даже сказать, что он забылся. Но стоило сладостному наваждению исчезнуть, как мгновенно явилось другое, гораздо более ощутимое. Ваня взглянул в почерневшие глаза любимой и понял — холодно на улице или горячо, а им надо целоваться.

Беатриче обжигающе лизнула шею Данта, отошла на пару шагов в сторону заправки и одним движением сорвала с себя абсолютно всю одежду.

Василий К. вышел на работу чуть раньше обычного. Вместо того чтобы сразу идти в офис, он решил на этот раз по дороге заглянуть в цветочный — и выбрать красивый розовый букет возлюбленной из отдела маркетинга и продаж. Возлюбленную звали Ленкой, у Ленки были красивые ноги и прозрачная блузка. И хотя ее строгость не позволяла К. предпринять решительных действий уже не первый месяц, сегодня он почувствовал: сейчас или никогда.

Именно эти мысли крутились в его голове, когда ранним утром тринадцатого января он споткнулся обо что-то на Огородном проезде. Он взглянул себе под ноги и пискнул (совсем как девчонка). На асфальте лежал заледеневший труп молодого парня. Одежда мерзлыми комками валялась около него — и, если не считать свисающего с левой ноги белья, мальчик был совершенно голым. Но что еще больше поразило К. — это огромный, действительно внушающих размеров член, тянувшийся навроде стрелки ко второму трупу, которого К. поначалу не заметил. Голая девушка, бледной кожи которой успела коснуться, в отличие от парня, смерть, лежала, распростав ноги так широко, что это показалось К. даже немного поэтичным. На устах ее догорала улыбка сладостного ожидания.

Василий К. перекрестился. «Жизнь коротка, — подумал он, — а значит, Бог посылает мне сигнал. Времени мало!» Он выбрал две самые печальные розы из своего роскошного букета и положил на холодный асфальт, прямо между двух возлюбленных. Выдержав благоговейную паузу, К. тяжело вздохнул и поспешил на работу — звать замуж Ленку из отдела маркетинга и продаж.

Март. Инфаркт

Бог знает, сколько нужно сил, чтобы весь день, с самого раннего утра, ждать поздней ночи. Ваня терпел проснувшись, терпел, читая Пастернака; в первой половине дня и во второй, осмысленно и краешком сознания. Наконец, ближе к двенадцати часам, семейные стали отходить ко сну.

Первым в его комнату постучался папа. Рассеянно глядя на сына, он очень строго произнес:

— Доброй ночи.

Но Ваня не растерялся. Он собрал всю свою натренированную волю и так уверенно, как только смог, ответил:

— Доброй!

Затем зашла Ванина мама. Она заглянула в его ноутбук (Ваня знал за ней эту привычку) и нежно улыбнулась.

— Спокойной ночи!

— Доброй, — кивнул Ваня.

На экране мерцала физиономия академика Зализняка. Берестяные грамоты много лет не отпускали Ваню полем непаханым тем для выпендрежа.

Сестренка влетела к нему, словно птеродактиль. Накануне она успела чуть не задохнуться в ванной. Кроме того, она ударилась коленкой об угол холодильника и головой об их собаку Кирие. Последнее происшествие ее серьезно напугало.

— До завтра! — попрощалась сестренка, захлопнула говорливый клювик и упорхнула в родительскую комнату.

Из прихожей донеслось настороженное «гав-гав» собаки Кирие.

— Спи, Кирие! — приказал папа.

И Кирие заснула.

Ваня остался один. Удостоверившись, что ни одна живая душа его не слышит, Ваня выключил свет, снял штаны и позвонил любимой.

— Привет, милая. Не спишь?

— Привет! — ответила она шепотом. — Я уже в кроватке. Ты чего так поздно?

— Да, знаешь, дома…

— Что, котик? Все в порядке?

— Ага, там просто… — Ваня прислонил телефон к другому уху, чтобы лучше слышать шорохи из комнаты родителей. — Ничего, свет мой. Ты легла?

— Я же сказала, милый. Почти сплю.

— А что на тебе?

— То-о-онкая ночнушка.

— Я хочу снять ее с тебя.

— Подожди! Не спеши. Нужна загадка, тайна…

Ваня лег в кровать. Ему представилась сцена любви в библиотеке. Раскинув руки, опершись одной ногой на Чехова, другой — на Льва Толстого, она звала его — но не словами, упаси боже — взглядом, только взглядом. Изумрудное платье сияло в библиотечном полумраке, а подол так высоко задувался ветром (в библиотеке был сквозняк), что открывал стремительному Ваниному взору все то, чем он мечтал бы обладать.

За стенкой кто-то кашлянул. Ваня затаил дыхание.

— …Ты здесь? — послышалось из трубки.

— Да, — ответил Ваня тихо, а оттого и сексуально.

— Я провожу по твоему колену, по брюкам. Ничего такого! Просто пальцами. Вожу. И поднимаюсь. На тебе футболка?

— Черная, плотная такая.

«Burberry», — удовлетворенно подумал Ваня. Он любил красиво одеваться.

— Ах! — томно вздохнула Беатриче. Мир высокой моды возбуждал ее до крайности. — Тогда я пробираюсь к твоей спинке и поднимаю края футболки. Но снимать не буду! Замерзнешь.

Смутное предчувствие охватило Ваню, в его голове сверкнул далекий образ: ночная улица, январь, два голых мертвых человека, — но вместо того, чтобы поддаться липкому кошмару, он решительно отогнал его и опустил ладонь на часть. Часть обрадовалась долгожданному вниманию и ткнулась в руку хозяина через белье.

Вдруг сердце Вани екнуло. На кухне зажегся свет. Милая продолжала ворковать в трубку нежности, но он ее не слышал, мысли его были далеко. В фильтре с водой, откуда папа наливал себе попить, в открытой дверце холодильника. Ваня перестал дышать. Настенные часы показывали половину первого. «Сейчас мама читает сказку, — думал поэт. — Есть от силы минут десять, пока никто меня не слышит». Но как он ни старался, маминого голоса ему разобрать не удалось, а вот тяжелые папины шаги так и гремели по кухонному полу.