Любовники в заснеженном саду (Том 2)
Шрифт:
– Да, конечно...
Они принялись собирать чертовы линзы, проклятые линзы, благословенные линзы... И в какой-то момент их руки соприкоснулись.
И так и замерли.
– Что?– ласково спросила Джанго, приблизив к Никите ослепительно белое лицо, ослепительно черные волосы и ослепительно золотистые глаза.
Никита молчал.
Он почти ничего не чувствовал. Вернее, чувствовал только одно: его сердце, до сегодняшнего дня такое маленькое, такое ссохшееся от неизбывного горя, от неизбывной тоски по Никите-младшему... Такое несчастное, такое неприкаянное... его сердце вдруг
Никита не знал даже, что это было за дерево, что за кустарник, что за подлесок. Быть может, можжевельник, растущий вокруг дома Джанго... Быть может - папоротник, который он посадил на могиле Никиты-младшего... Быть может жимолость, совсем как на старой пластинке отца - "Honeysuckle rose"<"Королева жимолости", (англ.)>...
– Что?– переспросила Джанго.
Никита молчал.
И тогда она поцеловала его. Легко упав на колени среди рассыпавшихся контактных линз ее саксофонного guy<Парня, (англ.)>.
Поцеловала.
Но вначале она приблизила к нему губы: как в замедленной съемке, как в его любимом, нежнейшем черно-белом кино. Губы Джанго некоторое время присматривались к его губам, изучали их, слегка подрагивали и сохли прямо на глазах, и покрывались едва заметной золотистой корочкой - под цвет глаз...
И когда терпеть уже стало невмоготу, когда жажда стала невыносимой - она поцеловала его.
Поцеловала.
Никита так никогда и не узнал, сколько же длился этот поцелуй. Наверное, долго. Он ничего не помнил, обо всем забыл, обо всем, кроме губ девушки, прибоем ударивших в его собственные губы. Прилив - отлив.
Прилив - отлив.
А когда волна отступила и сознание начало медленно возвращаться к нему вернулись неуверенность и робость. Черт возьми, она поцеловала его... Джанго поцеловала его всего лишь в каких-нибудь жалких пятнадцати метрах от своего парня (мужа? любовника?). А то и того меньше...
И Никита отстранился.
– Что-то не так?– спросила Джанго, не открывая глаз.
– Нет... Но ваш... твой парень...
– А что - мой парень?
– Твой парень... Ты ведь его любишь?
– Разве я говорила тебе об этом?
– Говорила...
– Я...– и она рассмеялась с крепко сжатыми ресницами.– Я просто сказала, что люблю человека, который любит джаз... Ты ведь любишь джаз?
– Я?– Никита даже растерялся от такого по-детски простого объяснения, снимающего с Джанго все обязательства.– В общем... Да... разбираюсь...
– Значит, разбираешься... Хорошо... Классический джаз горяч, мейнстрим теплый... А то, что иногда случается с джазом сейчас... Наверное, прохладно... Cool.– Ее руки уже скользили по рубашке Никиты, осторожно расстегивали пуговицы.– Что ты выбираешь?
Ее руки и были прохладными, и Никита сказал, следуя ее рукам:
– Cool... Cool...
– Я так и знала... Я не могла ошибиться...
И она снова нашла губы Никиты, а потом... Потом торжественно-прохладно ввела войска и овладела крепостью его тела... Впервые за долгое время Никита позабыл обо всем: об Инге, о Корабельникоffе, о Мариночке и о своей жизни тоже. И о том, что эту жизнь медленно разрушало.
Он
слишком давно не был с женщиной, слишком давно. И поэтому любовь его была осторожной, нежной, действительно прохладной.Cool.
Зато страсти Джанго хватило бы на двоих, на десятерых. Он смяла Никиту, снесла, приковала к себе, чтобы никогда больше не выпустить на волю. Ему не вырваться, не вырваться, он влип, мертво влип в эту странную девушку, которую наверняка придется делить и с Даней, и с Даниным саксофоном, и с целым Big Band Jazz, и с бойцовыми псами, с чертом, с дьяволом... С ее тайнами, а тайны были, Никита ни секунды в этом не сомневался. Вот только хватит ли у него сил, хватит ли мужества узнать о них?..
Хорошо, что пол деревянный и теплый, а не каменный, не кафельный, не холодный. Хотя... Совершенно все равно, где любить ее: на простынях с розовыми лепестками, на заднем сиденье машины, в песке у кромки моря или здесь, на полу, на сваленных в кучу махровых халатах, один из которых уж точно принадлежит Дане...
Совершенно все равно, где любить... Только бы любить...
Джанго наконец оторвалась от него, опустошенного любовью до предела. И положила голову ему на грудь. И только сейчас он почувствовал странное покалывание кожи. В одной точке, как раз там, где расходились ребра. Неужели это сердце, упавшее в живот, так и не захотело подняться? Но покалывание было довольно ощутимым, и спустя секунду он понял, что это.
Кольцо.
Кольцо на цепочке, которую Джанго так и не сняла.
В голове Никиты еще плавал туман, но ему хватило сил подтянуть Джанго повыше, и, поцеловав ее во влажную от любви макушку, аккуратно вытащить кольцо. И самым непринужденным тоном спросить:
– Что это?
– Тебе мешает?– Джанго оперлась локтями на предплечье Никиты и заглянула ему в глаза.
– Нет... То есть - чуть-чуть. Кольнуло.
– Извини.
– Ничего... Странное кольцо...
– Ты думаешь?
А что тут было думать? Теперь Никита получил возможность рассмотреть его поближе и даже аккуратно взять в руку. Если у него еще и оставались сомнения, то теперь они исчезли: вытертое серебришко, камень, никакой ценности не представляющий, - это была вещь Мариночки. Только она могла носить такую откровенную туфту в комплекте с мужниной платиной. Да еще с таким непередаваемым изяществом. Она - да еще Джанго.
– А почему странное?
– Не знаю... Выглядит не очень...
Кольцо и вправду ютилось на затейливой витой цепочке с видом бедного родственника. Оно вступало в категорическое противоречие со свеженьким, холеным серебром. Так что вопрос Никиты был вполне уместным. Во всяком случае, легко объяснимым.
– Не очень, ты полагаешь?– Никакой обиды, никакой угрозы в ее словах не было, разве что губы стали чуть жестче, а скулы - чуть суше.
– А, в общем... Это, наверное, дорого как память... Я прав?
– Прав... Ты прав... Это кольцо из прошлого, - сказала она, хотя вопрос Никиты вовсе не требовал никакого ответа.
– Когда-нибудь ты мне расскажешь?
– Когда-нибудь? Когда-нибудь - расскажу.– Джанго улыбнулась такой недвусмысленной улыбкой, что Никита сразу же понял: не расскажет никогда.