Люди на болоте. Дыхание грозы

могут учинить над ним бог знает что! Не учинят!.. Скорее всего - он или

убежит, или обманет их... Покажет кого-нибудь другого...

Василева мать сбегала в хату, возвратилась, завязывая платок. Ганна

поняла, что она собирается делать, попросила:

– Вы не ходите!.. Я сама пойду поищу! Еще, чего доброго, 4они торчат

где-нибудь, банда эта!

– Нет, я пойду! Не могу я!.. Страшно мне за него...

Дед Денис поплелся на улицу, а они направились к загуменьям. Но только

завернули за хлев, увидели человека, тихо двигающегося бороздой навстречу.

– Василь?!
– обрадованно заспешила мать.
– Жив!

Он ответил не сразу, неохотно:

– Цел!..

Ганна по его настороженности, по голосу догадалась, что было с ним. Но

еще не хотела верить, когда спросила:

– Что там... с Ахремом?

– Не был там... Живой, видно...

Теперь она уже не сомневалась. Довел. Показал. Помог им, бандитам. И

сочувствие и нежность кВасилю будто сразу выветрились из Ганниного сердца.

Ей показалось вдруг, что не Василь, а кто-то другой, незнакомый, чужой,

стоит перед ней.

С обидой, с ощущением беды, не прощаясь, Ганна бросилась огородами к

своему дому.

Он побежал за ней, нагнал, схватил за руку, хотел что-то сказать:

– Ганна!

Она спокойно, но решительно вырвала руку, сказала непримиримо:

– Отойди!..

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Истина "нет ничего тайного, что не стало бы явным" была известна

куреневцам, видимо, больше, чем всякая другая.

Еще напуганный Грибок никому, кроме своей жены, и слова не сказал, еще

молчали взволнованные каждый по-своему Ганна и Василь, а слух о ночном

событии плыл по селу от хаты к хате, от колодца к колодцу.

Слух этот, переходя от человека к человеку, обрастал богатой, чаще

всего женской, куреневской фантазией, и к вечеру неясное для многих

происшествие разрослось до таких размеров, что сердца не только детей, но

и взрослых томились в тревоге. Говорили, что бандитов было не менее сотни,

а может и больше, и что был там сам Маслак, и что Маслак сказал: если они,

куреневцы, будут переделять землю, - не жить им, не ждать добра. После

этого обычно шли догадки о том, что же могут сделать маслаки. Были,

конечно, среди куреневцев и маловеры, которые посмеивались над слухами,

доказывали, что в них девяносто девять процентов выдумки, - таких в

деревне жило тоже немало.

Как бы там ни было, а в Куренях царила тревога и настороженность...

Уже в тот же день, а может и на другой утром, слух дошел через вязкую

дорогу до сельского Совета, потому что уже после полудня в неуютной,

длинной, похожей на хлев, хате куреневского грамотея Андрея Дятла, или,

как его звали в селе, Рудого, сидел милиционер Шабета и выяснял все

обстоятельства прихода бандитов.

Шабета был выдающимся, почти легендарным человеком.

Обычный милиционер, он имел тут такой авторитет, какого, вероятно, не

было ни у одного не только волостного, но и уездного руководителя. Он

удивлял жителей окружающих деревень редкой отвагой, преданностью делу. Не

раз и не два угрожали ему бандиты, стреляли в него из обрезов, прострелили

у локтя левую руку, а Шабета на своем терпеливом конике бесстрашно,

неутомимо скакал из деревни в деревню, выяснял, успокаивал, наводил

порядок...

Первым Шабета вызвал Грибка. Ахрем появился в хате не один, а под

охраной своей сегодня очень решительной жены.

Выпроводив во двор посыльного, плечистый, полнотелый, похожий на борца

Шабета, который перед этим с озабоченным видом просматривал как"ю-то

бумагу, холодно взтлянул на Грибкову Адарью и приказал:

– Гражданка, прошу выйти.

– Почему это выйти?.. Или я чужая?
– Грибчиха даже не шевельнулась.

– Не положено. Тут сейчас будет следствие.

– Ну и пусть!..

– Не положено, ясно?

– Или ты не знаешь меня!
– Грибчиха готова была обидеться, но вдруг

переменила тон, подумав, что только рассердит его: - Знаешь же, Антон, а

так говоришь!..

Она сказала "знаешь" мягко, с каким-то особым значением, видимо желая

напомнить о том, что не раз кормила его обедом и даже закрашенным

самогоном угощала, - поклявшись, что купила на ярмарке.

– Не положено, ясно?

– Я же хочу помочь тебе в следствии этом, - подступила с другой стороны

Адарья.

– Сами разберемся.

– Не разберетесь. Он без меня ничего вам не скажет!
– уже упрямо,

горячась, заявила Грибчиха. Она толкнула мужа: - Что ты молчишь, как язык

прикусил!

– Она правду говорит...
– угрюмо бросил неразговорчивый Грибок.

Шабета помолчал, будто показывая, что решить это не просто, и позволил

остаться. Черт с ней, этой упрямой бабой, может, и стоящее что скажет.

И действительно, Грибок, видно, ничего не рассказал бы.

Он так был угнетен приходом бандитов и их угрозами, что сразу, едва

Шабета начал допрос, попросил:

– Б-братко! Пусти меня... Я ничего не знаю...

– Как не знаешь? Приходили они к тебе?

– Приходили...

– Сколько их?

– Трое было на дворе...
– ответила за Грибка жена.

– Были среди них знакомые? .. Опознали вы кого-нибудь?

– Нет!
– замотал головой Грибок.

– Не узнал он, - подтвердила Адарья.
– Темно было.

А двое из тех бандитов стояли молча... Только я думаю, что без своих

тут не обошлось. Я так думаю - откуда они узнали, что у нас делить землю

хотят? Само оно разве дошло до этого Маслака? Донес кто-то. Пришел и

сказал! И, скажи ты, на днях, видно, там был. Ведь разговор о дележе

начался совсем недавно!..