Люди на болоте. Дыхание грозы

грехи, кровиночку мою...

Василь холодно, с прежним безучастным видом отвел руки матери от себя.

– За что его берем, тебе, матка, лучше знать, - строго откликнулся

Шабета. Он деловито спросил: - Все принесли?

– Все, что приказано, - ответил Рудой, который со свиткой на руке

невесело стоял у двери.

– Все, - крикнула и мать, сдерживая слезы.

– Отдайте ему.

Она подняла с пола лапти и мешок. Когда Василь стал накручивать

порыжевшие портянки, заматывать их веревками, мать молча смотрела и только

судорожно всхлипывала, вытирая глаза большими потрескавшимися пальцами.

Когда же сын обулся, начала говорить, что положила ему в торбу: буханку

хлеба, огурцов, - но Василь, не дослушав, подошел к Андрею Рудому, взял

свитку.

– Можно было бы ту, в которой работал, - проговорил Василь, набросив

свитку на плечи.
– Не в сваты, чтоб в новой...

Это было все, что он сказал тут.

– Так она же как сито, сыночек. Вся в дырках...

В ожидании команды Василь взглянул на милиционера.

Едва Шабета, перебросив сумку через плечо, приказал двигаться и Василь

спокойно зашагал, мать снова припала к сыну, в скорби, в отчаянии,

запричитала - А мой же ты дубочек, месяц ты мой золотенький!..

А как же ты один будешь!..

"Ну вот, не может без этого!" - недовольно нахмурился Василь. Мать

заметила, словно прочла этот упрек в его глазах, и немного притихла.

– Раньше надо было плакать, - уже во дворе отозвался Шабета.
– Когда

растила. Учить надо было, чтоб жил честно...

Не спуская глаз с Василя, он отвязал от штакетника гнедого коня, почти

до седла обрызганного грязью.

– Ну, давай иди!
– приказал Шабета.

Василь на миг словно очнулся, взглянул на мать с любовью и сожалением,

– как она тут одна со старым да малым управляться будет! Чувствуя, как от

жалости дрогнуло что-то внутри, сказал ей:

– Мамо, останьтесь тут!

Она, давясь слезами, кивнула.

Идя улицей, Василь видел: люди стояли у ворот, липли к окнам. Снова он

шел равнодушный ко всему, с неподвижным, застывшим лицом, будто не узнавая

никого, ни на кого не глядя. На улице было грязно, ноги глубоко увязали,

надо было держаться ближе к заборам, идти стежкой, но он равнодушно шагал

серединой улицы.

Проходя мимо своего дома, Василь увидел деда Дениса, стоявшего без

свитки и без шапки, Володьку, глядевшего с любопытством, даже весело, - но

не подал виду, что заметил их. Все было словно в тумане, казалось

выдумкою, в которую самому еще не верилось. Все было будто нереальным: и

эта улица, и грязь, и он, арестант, и Шабета, который терпеливо тянется

вслед, ведя на поводу лошадь, и даже дед...

Только одно жило, волновало Василя - Ганна. Как ни был угнетен,

безразличен, казалось, ко всему, еще издали заметил ее. Держась за столбик

открытой калитки, Ганна смотрела на Василя, нетерпеливо ждала. И странное

случилось с Василем, - хотя и сам ждал ее, будто назло себе, стремился в

последний раз, на прощанье, взглянуть на нее, ощутил вдруг горечь,

настороженность, неприязнь. "Стоит! Вышла посмотреть - нашла зрелище!..

Мало того, что другие глазеют!" Вспомнилось ее неприязненное: "Отойди!" -

и брови недобро сдвинулись, глаза оторвались от нее, уставились в холодную

грязь, что ползла под ногами. Так и подходил, не взглянув больше на нее,

полный упрямого мстительного чувства.

– Василь!..
– рванулась Ганна от калитки навстречу.

Он лишь на мгновение остановился, взглянул на нее и тут же спохватился,

тяжело зашагал дальше.

– Василь... не виновата я!..

Василь не оглянулся, не ответил, будто не слышал. Ганна прошла немного

вслед, отстала. Молча, время от времени оскальзываясь, месил он грязь,

бредя за деревню, - туда, где лежала непролазная дорога через болото, где

была неизвестность.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Сразу после того, как Василь прошел, Ганна отправилась домой. Ей,

девушке, нехорошо было не то что идти за парнем, но и долго смотреть ему

вслед, - в Куренях считалось это неприличным. Почти половина куреневцев

стояла на улице, следила за Василем и, значит, за Ганнои. И Ганне надо

было особенно держаться неписаного, но обязательного закона.

Она уже и так нарушила этот закон, подойдя к Василю, нарушила его на

виду у стольких людей, теперь надо было как-то повиниться перед людьми,

показать, что она не ктонибудь, что она бережет свою честь, уважает

обычаи. И она шла домой, с виду спокойная, степенная, шла так, как и

надлежало ей идти, ни разу не оглянулась, даже не посмотрела, куда его

повели. И надо сказать, Ганне теперь и не хотелось идти за Василем или

смотреть ему вслед. Он так обошелся с ней, так ответил на ее искренний

порыв - оскорбил перед всей деревней. Возвращаясь домой, она вначале несла

в себе только обиду.

Мачеха была в хате, замешивала корм поросятам, и Ганна подумала:

хорошо, что хоть она не стояла на улице, не видела. Мачеха стерла с

порозовевших рук налипшие комочки картошки и теста, выпрямилась, бросила

Ганне:

– Отнеси вот...

Но когда Ганна взяла ведро, не удержалась, неожиданно упрекнула:

– И не стыдно!.. Виснуть на парне, при людях!..

"Видела все-таки. В окно подсмотрела!.. Чтобы она да пропустила

что-нибудь!.."

– Кто виснет? Скажете!..

– Видела!.. И он, он хорош! Отвернулся, говорить не стал!.. Пан какой

гонористый!..

Ганна торопливо захлопнула за собой дверь, - и без того муторно, хоть

ты плачь, а тут еще разговор этот.