Люди на болоте. Дыхание грозы

его слышалась ирония.

– Алесь, отчаиваться не надо. Но и посмеиваться тоже ни к чему... Твое

здоровье не одному тебе нужно...
– Уловив ироническую улыбку, не дал

возразить ему: - Будь благоразумным! .. Пишешь тут?

– Мало. Лодырничаю без стыда. Гуляю, смотрю...

– Гуляй. Отдохни. Стихи - потом. Сами на бумагу бежать будут... Кстати,

загорать тебе, кажется, пока не следует... Что в городе?

– Занимался много, экзамены. Так не очень и видел ..
– Погасил улыбку,

озабоченно умолк.

– Неспокойно в городе.

Погань разная голову подымает. Всякая грязь на поверхность всплывает...

Ну, и дураков немало, что только грязь и видят всюду. Не верят, что люди

могут быть и чистыми!..
– Он вдруг тряхнул головой: - А ну их в болото!..

– Обвел блестящим взглядом поле, лес вдали. Счастливый, зажмурил глаза,

запрокинул голову, шумно, во все легкие, вздохнул: - Воздух у нас!

Лесом и лугом даже в поле пахнет!.. И вообще - рай тут! В Минске все

время в суете. А тут - тишь!

Думай, сколько влезет!

С особой жалостью вспоминались потом белые острые плечи, ребра под

белой, не тронутой загаром кожей. С тревогой вспоминалось ироническое:

есть такой научный термин - диссеминация!; потом от врача он узнал, что

значит этот научный термин, написал Алесю в университет письмо и просил и

приказывал беречь свое здоровье, серьезно отнестись к болезни. Тогда

беспокоило его больше всего здоровье Алеся.

Отсюда он, Апейка, ждал беды. И вот - на тебе!.. С особым, тревожным

значением вспомнил он снова то, что Алесь говорил о "грязи", о "дураках",

которые не верят, что есть "чистые". Вспомнил не вообще как опасное

явление, а как беду, что имеет непосредственное отношение к парню.

В кабинете стало темнее, а он все сидел на столе, перебирал все в

памяти, старался разрешить неожиданную, непонятную ему загадку. "Выдумка,

клевета!" - приходило снова упорное, самое простое. "Наплел какой-то дурак

– и пошло!

А там - и напечатали!.." Мысль такая приходила Апейке главным образом

потому, что ему хотелось, чтоб было это, самое безопасное для Алеся, и

потому, что она больше отвечала всему, что он знал о парне. Однако трезвые

рассуждения разрушали это доброе, желанное: "Так просто и напечатали бы!

Все же там близко было, под боком у газеты. Все видно.

Проверили, согласовали. Да и - читал ведь - обсудили на комсомольском

собрании. Коллективное мнение!" Это заводило в тупик. Та же самая

трезвость говорила, что, как бы там ни было, хотя и обсудили, хотя и

напечатали, все это - неправда. "А ячейка не могла ошибиться? Ячейка -

молодые, горячие парни и девчата, которые так легко поддаются настроению.

Бывают случаи - и взрослым не хватает трезвости.

Взрослым - более спокойным, опытным. А здесь ведь - молодые, горячие..."

Что б ни случилось, Апейка был убежден в одном: "Не может быть! Не

может быть того, что написали! Неправда!"

Но убежденность эта все же не успокаивала: что ни думай, а, судя по

статье и собранию, что-то ведь было там; какая-то, пусть и иная, чем в

статье накручено, причина была всему!

Причина, что дала начало этому. Была! Что ж это за при"Учился, учился и

вот - выучился!" - вспоминались ему слова матери. Тогда приходило на

память то, что он знал о среде, в которой пришлось парню жить в Минске

Причина, чувствовал Апейка, была, не иначе, тут: доверчивый, зеленый

сельский парень, наивное, нехитрое дитя, попал в компанию опытных, грязных

мошенников; одурманили, втянули, загубили! Апейка из газет знал, сколько

их там таких - недоброжелательных, даже враждебных, охотников мутить воду

и головы людям! Наплодили всяких объединений, как торгаши лавочек, вечно

затевают ненужную возню; без конца грызутся, кусают один другого, вылазят

с разными кичливыми заявлениями, которые иной раз выглядят просто как

вылазки против генеральной линии партии!..

Черт знает что у них там творится! Даже такие видные, казалось бы,

надежные, преданные партии деятели, как знаменитый, можно сказать,

взращенный революцией поэт Михась Чарот, как Змитро Жилунович - Тишка

Гартный, человек, который возглавлял первое советское правительство

Белоруссии, - люди, которые, думалось, столько лет служили всей душой

партии и советской власти, даже они, оказалось, очутились в болоте. Даже

они, писали газеты, докатились до того, что связались с буржуазной

поганью, наЦдемами, не только по эту, а и по ту сторону границы! Чего им

было лезть в то затхлое болото! И черт его знает: если в болоте очутились

такие опытные деятели, что стоило втянуть туда зеленого, наивного

паренька! Неужели и правда - втянули?!

Думая теперь обо всем этом, доискиваясь, что в статье об Алесе правда и

что неправда, Апейка невольно вспоминал, что не все статьи о литературных

делах, которые он читал в газетах прежде, были обоснованными,

доказательными; помнилось, что в некоторых из них обвинения, и очень

серьезные, были, попросту говоря, притянуты за уши. Он не забыл, как одна

минская газета обвиняла литературный журнал "Полымя" и даже редакцию

газеты "Совецкая Беларусь" в том, что они годами вели контрреволюционную,

националистическую пропаганду. Газета так и писала, Апейка это запомнил

хорошо. "Мы годами терпели пропаганду контрреволюционной нацдемовской

идеологии!" Апейка не часто разворачивал журнал, не стал бы ручаться за

него, но газету "Совецкая Беларусь", газету ЦИКа, читал почти ежедневно и