Люди на болоте. Дыхание грозы

выражали недовольство порядками в районе. Две из них были написаны, может

быть, теми же людьми, которые писали и Башлыкову:

в одной жаловались, что не хватает соли или керосина, в другой - что

притесняют верующих. Вдруг одна - вот оно!
– мазнула грязным намеком:

"Почему товарищ Апейка скрывает, что настоящая его фамилия не Апейка, а

Апенька? Не потому ли, что известный мироед-кулак Апенька - его род-"

ной брат?" Потом еще одна, такая же глупая и злая: "Пусть скажет,

сколько съел кулацкого сала?" Однако самая пога"

ная была последняя: "В партийную комиссию. Прошу заявить на собрании.

Может ли занимать важный советский пост такой человек, как Апейка, который

сросся с кул-аками и сам фактически является их пособником и защитником?"

В зале, когда Белый читал последние записки, поднялся такой шум, что

Белому приходилось прерывать чтение и посматривать в расшумевшиеся

потемки. Кто-то крикнул хрипло и сильно: "Брехня!" Его поддержали, среди

мужских степенных голосов - несколько возмущенных женских. Апейку эти

голоса успокаивали и ободряли. Но тревога не проходила: удар был тяжелый,

опасный. И все же Апейка старался не выдавать волнения: не только потому,

что на него смотрело столько глаз. Где-то там, среди добрых, приязненных,

помнил он все время, следили глаза, которые жаждали ему беды и боли.

– Почему я Апейка, а не Апенька, - заговорил он как можно спокойнее, с

достоинством, - об этом лучше спросить у того пьяного попа, который

записывал меня в метрическую книгу...
– Кто-то засмеялся, другие

поддержали сочувственным говорком. Апейка понял, что тон взят правильный:

заговорил снова с той же спокойной насмешливостью: - А как я скрывал, кто

мой брат и кто мой отец, - так это неизвестно только тому, кто писал

записку... Хотя, - Апейка будто одумался, - он, наверно, знает это лучше

других...

Опять засмеялись, кто-то крикнул, невесело, даже угрожающе: ч

– Знает!

Апейка переждал шум, сказал коротко, твердо:

– Сала у брата я не брал. Не брал и, значит, не ел.

Ни одного фунта. И брать не думаю.
– Эти слова его также шумно

одобрили..Он помолчал, подумал.
– Что касается третьего вопроса, то, -

Апейка глянул на Белого, - он, можно сказать, не ко мне. Этот вопрос - к

комиссии.

Белый кивнул, что согласен с ответом. Спросил зал, какие к товарищу

Апейке вопросы. Постоял, обвел взглядом зал.

– Что тут спрашивать! Знают все.

– Свой человек!..

Белый терпеливо подождал. Постучал карандашом по графину. Говор притих.

– Кто хочет выступить о товарище Апейке?

– Выступления здесь ясные! Хороший человек!

– Справедливый!

Белый, прищурив глаза, вгляделся: кто там говорит?

Встал мужик, крупный, широкий, в расхристанной поддевке.

– Это я сказал!
– Апейка узнал: "Сопот, рабочий с мельницы". Белый

попросил его выйти к столу, но Сопот только повел плечом.
– И тут хорошо.

Среди народа. Удобней...

Дак вот говорю: хороший человек! Хороший, обходительный! .. Словом,

партейный!.. Вот и все!

Мужик глянул на Белого, на Апейку, степенно, с достоинством сел. Белый

снова спрашивал, кто еще скажет; снова был шум, слышалось: "Что тут

говорить попусту!", "Ясно все!", "Свой человек!" Тогда поднялась, немного

постояла, потом медленно пошла к столу Михаленко Ольга, смуглая, черная,

как цыганка, швея из артели. Апейка хорошо знал ее: она была секретарем

комсомольской ячейки артели, не раз приходила к нему. Совсем недавно

возмущалась в его кабинете, что заведующий артелью и кладовщик разными

махинациями наживаются на чужом труде, воруют, пьянствуют. Была еще - тоже

совсем недавно - с просьбой: добивалась денег на ленинский уголок. Тихая,

она запомнилась Апейке и какой-то, необычной при этой тихости, твердостью,

упорством. Несмелая, похожая на цыганку, девушка эта судила все строгой,

неизменной мерой требовательной совести.

Она и тут заговорила тихо, как бы несмело, однако стой верой в свою

правоту, которая заставила всех слушать.

– Тут читали записки, в которых товарища Апейку как бы виноватят в том,

что у него плохой брат. И еще делают такой намек, что, имея такого брата,

можно ли занимать место в райисполкоме. Я не знаю, кто это писал, но по

тому, что он написал, видно: человек он злой. Человек, который ищет, за

что ухватиться, чтоб втоптать нашего председателя в грязь. Втоптать ни за

что ни про что!
– Она будто не слышала одобрительного гула в зале: жила

одним своим волнением - высказать все, до конца.
– Конечно, яблоки с одной

яблони недалеко падают. Это правда. А люди каждый живет своим разумом, у

каждого своя дорога. Брат брату, говорят, по несчастью друг. Это все равно

как для сегодняшнего собрания сказано: такой брат, как у нашего

председателя, - это правда, несчастье. Да еще если про того брата

напоминают тебе, если его привязывают на шею, чтоб утопить тебя.
– Она

переждала говор, заявила убежденно: - Надо не искать, кого б еще

привязать, а надо поглядеть - кто сам тот, кого собрались чистить. Какая у

самого у него душа, или это душа большевика, или - кулака, спекулянта. У

нашего председателя - душа большевика. Сам он весь - большевик настоящий,

проверенный. Проверенный народом, который его знает. Знает уже не один год.

– Значит, вы считаете, что товарища Апейку незачем и обсуждать?
–

блеснув глазами в зал, поддел ее Галенчик, - Может быть, освободить его от