Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
Вы, товарищ Кудрявец, называете это добротою, а большевики, настоящие
большевики, называют это иначе. Настоящие большевики называют это -
потаканьем классово чуждому врагу. Спайкой с классово чуждым врагом! По
настоящему большевистскому определению - это не что иное, как искривление
классовой линии большевистской партии! По большевистскому определению -
это не что иное, как правый уклон. Вот что это такое, если смотреть точно
и прямо... Правый уклон, с которым большевистская партия под руководством
товарища
– Галенчик едва не
сорвал голос, но заставил замереть весь зал. Он кипел гневом, в нем
чувствовалась большая сила.
Апейка вдруг встревожился: "А что, если и Белый или Березовский так же
думают?! Если они поддадутся натиску этого?.." - он хотел найти слово, как
назвать Галенчика, но не нашел. Почувствовал вдруг во всем теле противную
елабость. "Спокойней, спокойней надо!" - напомнил себе. Но спокойствия не
было...
– В чем причина всего?
– продолжал тише, хрипловато, но с прежним
упорством Галенчик.
– Почему Апенька такой "добрый", или, по вашему
определению, такой заботливый о наших прямых врагах? Искать долго не надо.
Только слепые могут не видеть ее! Здесь не случайно и в материалах
комиссии, и в выступлениях касались некоторых родственников Апеньки, в
частности личности его брата, Апеньки Савастея! Нравится или не нравится
некоторым, мы не можем закрыть глаза на то, что сам Апенька, по существу,
сам состоит в родственной связи с классово чуждыми элементами!
Он связан с ними одной цепью, поэтому он и защищает их, сплошь и рядом
служит им! Служит и тайно и открыто!..
Яблоко падает не только близко от яблони, но близко и от другого
яблока. Они лежат рядом! Вот и вся причина Апенькиной доброты! И если
здесь, в материале, который поступил в комиссию, спрашивают, может ли
такой человек занимать ответственный советский пост, то я на это могу
заявить: не может!
– Галенчик перекричал шум в зале, еще тверже заявил: -
Не может!.. Я считаю, что комиссия должна так же серьезно взвесить все
данные и сделать свои серьезные выводы о том, достоин ли такой человек
быть в большевистской партии. В партии, которая в обстановке беспощадной
классовой борьбы должна быть спаянной, как один человек, и
непоколебимой!.. Я лично считаю, что Апеньку в такой ответственный момент
оставлять в партии преступление! И, - заявил он сквозь шум и крики, -
голосовать буду против!
У Апейки гремело в висках. Теперь, когда необходима была ясность в
мыслях, он почувствовал, что голова еще больше налилась тем горячим,
тяжелым, что обволокло, спутало мысли. Только гремит в висках. Да все
тяжелее давит - невероятное, невозможное: "Неужели, неужели может быть?"
Мысль обрывалась незавершенной, но он чувствовал смысл ее всем существом:
неужели могут - вычистить? Все вдруг утратило реальность, казалось
непонятным,
непостижимым."Спокойней, спокойней надо!.." - вспомнил он, но успокоение не
приходило. Сквозь горячую мглу слышал говор в зале, видел, как вскочил
кто-то. Удивленно, громко закричал:
– Люди, что же это он плел тут! Все ж это... брехня все это!
– Из-за
стола - Белый, видимо, - послышался звон карандаша о графин.
– Какое ж тут
искривление линии!..
Поп приходил, кулацкий сын! Офицер! Так к нему ж все приходят! Все к
нему идут! Я пять раз была! Почему он не упомянул!.. Какое же тут
искривление! По-моему, советская власть такая и должна быть! Как Иван
Анисимович!.. Выгнать из партии!.. Вы слышали! Да ему спасибо надо
сказать! Сказать, чтоб в партии все были, как он!
Женщине зааплодировали. Кто-то крикнул: "Правильно!
Молодец!" - и на Апейку нахлынула неожиданная волна растроганности.
Несколько человек тянули руки, просили слова; недалеко от сцены с
поднятой рукой стоял Гайлис, ждал разрешения, но Белый стучал по графину,
пока не стихло.
– Товарищи, комиссия обсудит товарища Апейку всесторонне и объективно,
– мирно заговорил он.
– Решение наше будет справедливое. Я прошу вести
себя дисциплинированно и выдержанно, чтоб комиссия могла работать
успешно...
Слово имеет товарищ Березовский, член комиссии.
Встав, Березовский по-прежнему горбился, тяжелая голова выдавалась
вперед. В стол упирались сильные, короткие руки. Глаза смотрели
исподлобья, и со стороны казалось, что они недобрые, злые, и сам он
казался хмурым, жестким.
– Я хочу обратить внимание тут на некоторые моменты, - произнес он
тяжело, глухо, - с которыми я не согласен. Андрей Алексеевич осветил все
так, будто Апейка связан с вражескими элементами и состоит в родстве с
ними.
Он говорил о брате Савастее. И не сказал, что у Апейки есть еще брат и
три сестры. И что они - бедняки или маломощные середняки. И не отметил,
что родители Апейки опять же самой что ни на есть пролетарской крови. Это
он упустил.
Во-вторых, ты, Алексеевич, упустил, что за офицера Апейка
ходатайствовал не сам, а потому, что к нему приходили дети из школы. Вот
как. Послушай, потом скажешь!
– не дал он перебить себя Галенчику.
– И я
попутно хочу сказать - еще раз, что офицеры тоже разные были. Я тебе
рассказывал уже про штабс-капитана Коробкова, который еще при царском
режиме агитировал нас за большевиков. И пошел под суд за это. Или возьми
Тухачевского - опять же офицер, да еще и из дворян. А Ленин не побоялся
назначить его командующим. Постой, послушай, я ж тебя не перебивал!..
А тут же этот Горошка кто? Не то что не дворянин, а и крестьянин; отец
его - не из зажиточных. Середняк. Выучил его, выбиваясь из сил. В люди