Люди на болоте. Дыхание грозы

а другой - дочка была на руках; только с чужих слов знала она, какое это

чудо - кино. Очень хотелось тогда, после удивительных рассказов,

посмотреть кино, но теперь привлекало оно не столько само по себе, сколько

тем, что соберется много людей. Ожила, нетерпеливо заволновала надежда -

будет, должен быть и Василь! Хоть бы издали повидать, глазами

перемолвиться...

Евхим еще под вечер подался куда-то: можно не бояться, что прицепится,

задержать захочет. Только накормила скотину, торопясь, - чтоб не вернулся

не вовремя!
– накинула жакетку и сдержанной поступью вышла на крыльцо

Высунулся, как нарочно, старик, просипел с подозрением:

– Куда ето?..

– Вот, пойду погляжу...
– отмахнулась от него.

Чувствовала спиной, что смотрит вслед, но не оглянулась.

Шла твердо, уверенно.

Кино должны были показывать в хате Прокопа, в одной из самых больших

куреневских хат. На грязной улице возле хаты, во дворе, в темени и в белом

ослепительном свете, что бил из окон, толпились, шевелились, казалось, все

Курени.

Почти сразу ее обрадованно окликнули, и она оглянулась, - ей улыбался

Степан.

– Пойдем вместе, - сказал он весело.

– Можно вместе, - не обрадовалась она.

– За мной иди...

Было много не только молодежи, но и старых, особенно мужчин, - во дворе

пришлось протискиваться через толпу.

Среди взрослых всюду шныряли дети. Гудел гомон, прорывался смех,

веселые оклики.

"Как на свадьбе какой. Или в церкви под пасху..." - подумала Ганна,

тоже повеселев.

– Во, тут есть такая машинка, которая ток электрический дает, -

радуясь, говорил Степан.
– Крутить ее надо, чтоб электричество дала!..
–

Он засмеялся: - Смотри, сколько охотников покрутить! Попасть в кино

бесплатно!..

Когда Степан и Ганна втиснулись в сенцы, она весело зажмурилась: до

чего ж светло, такого света в сенях и днем не бывает. Глянула с уважением

на лампочку, что сияла над раскрытыми в хату дверями. Уже после она

заметила поблизости в сенях удивительную машину с кругами наверху, о

которой Степан сказал, что это и есть киноаппарат.

– Главный аппарат, который показывает все... Все идет отсюда, от этого

аппарата...

Его осведомленность давала ему теперь преимущество, и он держался с

Ганной свободнее и смелее, чем обычно.

И не таил счастья. Она впервые видела его веселым с той поры, как он

вернулся из неудачного бегства в коммуну.

Ганна знала, что он тяжело переживал свое исключение из коммуны:

кулацкий сын!
– знала, что только слезы матери заставили его снова

вернуться с временного пристанища - уже в Юровичах - домой. Она удивилась,

увидев впервые, как он возмужал за какой-нибудь месяц. Стал молчаливым,

понурым, каким-то неузнаваемо нелюдимым, медлительным.

Что-то в нем будто вдруг перегорело, погасло. И вот чудо:

снова зажглось .. Он, оказывается, мог быть теперь и веселым,

довольным...

Около аппарата возился, что-то поправляя, полный и, показалось, веселый

незнакомый парень с русыми, зачесанными назад волосами. Здесь же был и

Андрей Рудой, важно заглядывающий туда же, куда и парень, расспрашивающий

у него.

Чтобы войти в хату, нужно было купить билеты, которые продавали на

столике перед дверью. Степан только взял билеты и позвал Ганну в хату,

когда рядом вдруг протиснулся раскрасневшийся, с глазами, что просили и

молили, Хведька:

– И я! И меня!..

Его пропустили с ними. Хведька шел, прижимался к Ганне, онемевший от

счастья, от белого света. Однако через минуту после того, как Ганна и

Степан устроились на лавке, рыжеватого Хведькиного чубчика как и не бывало

рядом - исчез где-то среди ровесников, что вертелись, дурачились на полу

впереди, возле самого белого полотна.

Ганна осмотрелась. В хате было уже много людей. Часть из них сидела на

лавках, на кровати, остальные - большинство - устроились прямо на полу.

Чуть поближе сзади разговаривали Грибки и Сорока, дальше, у окна, в кругу

девчат теснилась Хадоська. Прокоп Лесун, как хозяин, устроился с

удобствами, на припечке - с женою, со старшим сыном и дочерью. Младшие

дурачились, визжали на печи.

– Курить нельзя!
– объявил Миканор тоном приказа.

– Почему это?
– недовольно спросил лесник Митя.

– Загореться может!

Степан, все такой же оживленный, радостный, стал сразу рассказывать,

как где-то за Припятью загорелся аппарат от одной искорки, - хата сгорела

моментально, будто коробок спичек. Ганна кивала ему, показывала, что

слушает, а сама была полна одной мыслью: Василя нет. Стараясь не выдавать

этого, она нетерпеливо ловила голоса в той стороне, где находилась дверь,

откуда входили. Раза два не выдерживала, оглядывалась. Глянув последний

раз на двери, она неожиданно увидела Евхима: не усидел дома, приволокся

следом.

Это было для нее знаком ее силы, власти над ним, но утешения она не

испытала.

Он не подал виду, что заметил ее, сел поодаль с мужиками. Теперь

внимание Ганны стало как бы двоиться - прислушивалась, ждала Василя и

вместе с тем все время неприязненно помнила: Евхим тут...

Уже не Миканор, а Прокоп с припечка грозно прогудел, что курить нельзя.

Но кто-то из мужиков все же тайком курил, табачный дым отчетливо слышался

среди запахов пота, лапотного лыка, болотной грязи, старых свиток. Степан

с упреком заговорил: до чего ж несознательные у нас люди, как маленькие!

Из-за этих разговоров Ганна не сразу заметила, когда вошел Василь. Она