Люди на болоте. Дыхание грозы

– Я знаю, где он.

Они идут вдвоем, студент немного впереди, Апейка за ним. Тротуарчик

такой узенький, что вдвоем идти не удается.

Да и улица, старая Немига, такая узкая, тесная, что, идя тротуаром,

берегись все время, чтобы не задели возок или коляска, еще катившиеся по

мокрому снегу. Оттепель, что с утра еле чувствовалась, теперь наступала

вовсю: и ветер мокрый, пронизывающий, и под ногами скользко.

– Вы вместе учились?
– Они шли уже другой улицей, тоже узкой, но более

тихой; можно было идти рядом.

– Вместе. На одном курсе.

– Как же дошло до всего этого?

– Он и раньше говорил то же. Спорил с тем, что писали.

О Пуще и Дубовке.

– С чем спорил?

– Ну, с тем, что они - нацдемы, враги. Говорил, что им мешает

крестьянская стихия и оригинальничанье. Но что они со временем вырастут в

хороших пролетарских поэтов. И что им надо помочь, а не отталкивать...

– И как ты считаешь, неправильно он говорил?

– Да мы и сами многие так думали... Только не очень говорили. Так,

разве среди товарищей... А ему этого мало.

У него что на уме, то и на языке. На собраниях его так особенно тянуло

на спор.

– Это плохо, что на собраниях - открыто?

– Нет, кто говорит...
– Парень помолчал, заговорил рассудительно: -

Говорить можно. Но не обязательно лезть со всем тем, что ты думаешь. Не то

чтобы скрывать, а надо прежде подумать, какой будет толк из того. И то еще

знать надо, что когда приходят на собрание и говорят какие-то речи, то,

значит, это все проверено и обдумано. Людьми, у которых имеется фактов

побольше, которые знают побольше...

И вообще не надо лезть на стену без толку!..

Апейка промолчал.

– Его исключили не на литфаке?

– У нас почти все голосовали против исключения. Его исключили потом, на

бюро. А у нас собрали еще одно собранием принципиальности и о вредных

проявлениях на литфаке О нем, можно сказать. Правда, его уже не было...

– Он что - не переменил своего мнения?

– Переменил?
– Парень хмыкнул: - Он потом нарочно показывал стойкость

свою!
– По-юношески искренне как бы похвалился своей практичностью: - Я

ему говорил: надо признать ошибку. Признал бы - и все было бы хорошо.

Иначе было бы!

– Значит, он был убежден.

– Убежден не убежден, а если надо, то надо было признать. А он - нет!

Все - по-своему, добивался все своей правды! И добился!

Больше Апейка не расспрашивал. И спорить не стал:

чувствовал, что спор бесполезен. Молча, оскальзываясь, шел по кривым

улочкам с ямами, меж деревянных кособоких домов с зеленым и черным тесом и

ставнями; улочкам, которые были словно сестры юровичским, самой неказистой

местечковой глухомани. Как и на юровичских, почти нигде не было тротуаров.

Около одного, похожего на другие, скособоченного дома парень открыл

калитку, первым зашел во двор.

Апейка невольно заглянул в окно: увидел за темным стеклом лопушистый

вазон и свое темное отражение в стекле.

На крыльце потопали, обивая налипшую снежную с грязью мокроту,

тщательно вытерли сапоги. Вошли в сени, шагнули в дом.

– Дома Алесь?
– звонко и весело спросил парень.

Худощавая, не очень приветливая хозяйка, переставив табуретку у стола,

внимательно осмотрела Апейку, как бы решая: стоит или не стоит говорить.

Неприязненно ответила:

дома Но парень ее не слушал: он, не спрашивая, раскрыл дверь, вошел в

другую комнату.

– Забрался черт знает куда!
– все с той же звонкостью упрекнул кого-то

другого.
– Чуть добрались! Принимай гостей!

Увидев Апейку, Алесь от неожиданности растерялся. Минуту еще сидел за

столом, потом спохватился, встал, смущенно пожал руку. Окинул глазами

комнату: все ли в порядке. Суетливо подал табуретку, такую же, как в

хозяйской комнате, взялся приводить в порядок книги и тетради на столе,

пригладил не очень послушный русый чуб.

– Улицы, брат, что катки! Скользишь все время, как кот на льду!.. Что

поделываешь? Стихи?
– Парень наклонился над столом.
– Ага. Русская

литература девятнадцатого века.

Учимся, значит! Пра-ви-льно!

Он явно строил из себя бывалого, боевого парня. Алесь не поправлял его

и не подлаживался; как бы и не замечал товарища, который будто не хотел

ничего понимать. Сев снова за стол, Алесь глянул настороженно на Апейку и

уже не подымал глаз. Но, чувствовал Апейка, жил нелегким волнением встречи.

Товарищ его, как ни изображал себя беззаботным, все же скоро сообразил,

что Алесю не до его болтовни, бодро объявил:

– Что ж, я свою функцию выполнил.

Он весело пожал руку Алесю, с серьезной сдержанностью простился с

Апейкой. Через минуту звонкий, молодецкий голос его донесся из соседней

комнаты, стукнули двери...

И когда остались одни, долго объединяло обоих молчание. Апейка смотрел

ласково, сочувственно, внимательно: со стороны казалось - Алесь изменился

мало. Было в л#це, в фигуре то же юношеское, милое, деликатное и

стеснительное, из-за чего не очень и верилось, что это он, застенчивый

юноша, так твердо защищал свои убеждения, не отступая перед опасностью.

Вот разве только в очертаниях подбородка, щек появилась новая или не

замеченная раньше жесткость да и взгляд неприступный, настороженный. Не

такой, как там, в поле...

Апейка смотрел и смотрел; Алесь все не поднимал головы: не понять было

– или чувствовал себя виновным, или не хотел упреков.