Люди на болоте. Дыхание грозы

заняты! Сразу по два кавалера имеют, как охрана по бокам стоят. Не

подступиться.

– Вот нашли о чем говорить!
– вмешалась Хадоська, топая аккуратными

лапотками.
– Лучше скажи, что тебе суждено? Гадал же, видно?

– Нет. И так знаю: в холостяках ходить буду, пока не надоест.

– И мне ничего хорошего не вышло!
– сказала Ганна с притворной грустью.

– Гадали мы с Хадоськой, тянули соломину. Так она вытянула длинную

соломину и - с колосом!

Скоро замуж выйдет и - за богатого хлопца!

– Вот скажешь!
– застеснялась Хадоська.

– Может, я выдумываю?

– Не выдумываешь, но...
– Хадоська, заметно было,- вся полнилась

радостью.
– Но - не надо говорить!

– А мне, - сокрушалась над своей неудачей Ганна, - ничего путного не

вышло. Коротенькая соломина и пустая!

И возьмут не скоро, и - вдовец пожилой будет! Вот счастье какое!

– Вдовец!
– вдруг засмеялся Миканор.
– Так это ж хорошо! Это ж ты,

видно, вытянула меня! Я ж, можно сказать, вдовец. Ведь у меня была...

женка!

– Была у старца торба!

– Нет, правда, была! В Мозыре, на службе! Черненькая, стройненькая,

красивая! Винтовочка трехлинейная!..

– Я ж и говорю - была торба!..

Хадоська, все время поглядывавшая на улицу, заметила невдалеке двух

человек, нетерпеливо потянула Ганну за рукав:

– Идем!

Ганна тоже увидела подходивших, но сразу отвернулась, попросила

Миканора:

– Проводи нас... Поворожим у Сороки...

Что-то было в ее голосе такое искреннее, доверчивое, что Миканор

мгновение колебался, но выдержал характер:

– Ворожите уж одни...

Она, видимо, обиделась немного, но промолчала: подошли Евхим с

Ларивоном. Евхим поздоровался, разудало поинтересовался:

– О чем тут секреты?

– Да о том,-7 сказала, нарочно позевывая, Ганна, - время или не время

спать?.. Миканор говорит, что пора...

– Так пусть и идет...

– И меня что-то в дрему клонит...

– В такой вечер!
– захохотал, хотел перевести все в шутку Евхим. Но она

шутить не захотела - неизвестно, чем и окончился бы этот разговор, если бы

Хадоська опять не потянула Ганну за рукав:

– Что ты это выдумала! Идем!

Хадоська чуть не силой потащила ее с собой. Миканор остался один. Уже

на своем дворе услышал он издали Евхимов хохот, подумал: не очень-то она к

тебе льнет, Глушачок!

– Не тебя, не секрет, повидать хотела бы; не тебя и - не меня, конечно.

Только ведь прилипчивый ты, все - думаешь - потвоему должно быть!..

6

Деревней словно овладела дрема. Целыми днями никто никуда не спешил,

все ходили медленно, степенно, беззаботно; кто помоложе, коротали время в

беседах, кто постарше - целые дни грелись, спали на печках. Дремали в

хлевах кони, стояли, вмерзали в снег сани, даже ворота и журавли над

колодцами скрипели как-то сонливо, нудно...

Видимо, никогда не ползли так медленно, неинтересно дни в жизни

Миканора, как в эту рождественскую неделю. Мать кое-что делала по

хозяйству, а отец чуть не целыми сутками посвистывал в нос на печи.

Слезет, кряхтя, почесываясь, прошаркает лаптями по полу, поест - и снова

на печь. Миканор же чем только не пробовал заполнить нудную праздничную

пустоту - и по хозяйству делал все и за себя и за отца, и газеты читал,

перечитывал, так что темнело в глазах, - и все же чувствовал: скука,

пустота не отступают...

Мало радовали его и вечера, когда молодежь допоздна бродила по улице,

перекликалась, будила морозную тишину смехом. Мать советовала пойти к ним,

не скучать дома, приходили несколько раз Хоня и Алеша, звали с собой, - не

соглашался: не его это праздник, не его радость...

К концу недели Курени снова зашевелились. С самого утра перед святым

вечером потянулись в небо дружные дымы, потянулись и не опадали уже весь

день. Не утихал огонь и в печи Миканоровой хаты: кипело варево в чугунах и

чугунках, - теперь уже не постное!
– шипели сало и колбасы на сковородах.

Недаром мерз в кладовке разобранный, до времени заколотый кабанчик!

Недаром загублена была и рожь на самогон: чувствовал Миканор, отец

только и ждет, чтобы он ушел куда-нибудь, - хотел разлить самогон из

бочонка, стоявшего в погребе, в бутылки. Бутылки, вымытые матерью, стояли

наготове под лавкой.

Еще не совсем стемнело, когда неподалеку от хаты послышалась

песня-щедровка. Вскоре тонкие детские голоса затянули уже возле самых окон:

На новое лето

Нехай родится жито! ..

Святы вечер!

Пожелав отцу Миканора, хозяину, чтобы уродилось не только жито, но и

пшеница и "всякая пашница", голоса под окнами, на некоторое время прервав

пение, о чем-то поспорили, потом недружно запищали, пожелали:

Пиво варить,

Миканора женить!..

Святы вечер!..

Отец при этих словах засмеялся, весело взглянул на Миканора, мать,

обрадованная, прижалась лицом к незамерзшему краешку окна, всмотрелась:

– Зайчиковы! Вот молодцы! Как взрослые - разумные!

– Сам Зайчик, не секрет, уму научил, посылая!

– А хоть и Зайчик, так что? Все равно - молодцы!

Дети из-за окна уже советовали родителям Миканора:

Залезь на баляску,

Достань колбаску!

Святы вечер!..

Стань на дробинку,

Достань солонинку!

Святы вечер!

– Инструктаж получили - по всем правилам!
– по-своему похвалил Миканор,

ноне засмеялся, знал: не от хорошей жизни засветло выпроводил своих детей