Люди ПЕРЕХОДного периода

В этот момент до меня, наконец, долетело, добралось, достучалось — всё, нет у нас больше ничего, нам негде будет жить, нечего есть и не на что дальше рассчитывать. Они пришли и забрали всё, что у нас было и что ещё будет, разом, походя, без малейшего усилия со своей подлой стороны. Внезапно мне сделалось так страшно и так одиноко, будто я осталась совершенно одна на этой новой кухне с тускло поблескивающими плоскостями матовой нержавейки, в которых отражались бесчисленные глянцевые поварёшки. Я безвольно откинулась плечами на торец кухонного шкафа и начала медленно оседать по нему вниз, к полу, зацепив, пока сползала, рукой выключатель вытяжного вентилятора. Тот должным образом произвёл щелчок и встал на крайнее положение. В то же мгновение мотор взревел и, энергично набирая обороты, за пару-тройку секунд достиг положенных ему максимальных оборотов. В это время я уже сидела на каменном полу, переваривая в голове услышанное и окончательно понимая, что у меня никогда не хватит решимости рассказать Герману о том, что только что произошло здесь и со мной. С нами. С нашим, по сути, не рождённым ещё ребёнком. Вентилятор гудел надо мной, ревя всё громче и громче, перегоняя из одной реальности в другую свои невидные глазу воздушные пустоты… лопасти его вращались с нечеловеческой скоростью, создавая своим вращением безумную втягивающую силу… я слышала звуки этой гибельной ревущей пустоты… я ощущала, как вынимает, вытягивает, как извлекает она по частям мою раненую душу, мою последнюю надежду, как и наши с Геркой красивые, ещё совсем недавно казавшиеся такими досягаемо близкими мечты… и как она же, заглотив до дна, втягивает её в себя, в свою непостижимую чёрную глубину, в конце которой едва-едва виднеется слабый просвет…

Но, как ни странно, одновременно с этими необъяснимыми для моего разума вещами я чувствовала, что мне становится легче… что внутренность мою, внезапно лишившуюся удушающего страха, освобождённую от неподъёмного груза, приковавшего моё тело к полу, постепенно отпускает… что в эти же короткие секунды она начинает медленно разжиматься, снимая горловой спазм, давая новую свободу суставам, голосу и всему остальному, чем ещё мгновение назад я не могла даже шевельнуть, не говоря уже о том, чтобы подумать о чём-нибудь для меня спасительном…

Мы вернулись домой лишь в середине ночи, нужно было привести всё в порядок и приготовиться к первому дню нормальной работы. О, если бы теперь это звучало именно так!

О том, что случилось, я ничего Герке не сказала, хотя ещё какое-то время назад, случись такое, первым делом, рыдая, понеслась бы к нему и стала бы, наверное, биться перед ним в истерике не хуже, чем это делала мама передо мной.

— Всё прошло отлично, — поздравила я мужа, сама не отчётливо понимая, откуда взялись эти совершенно не свойственные мне уверенность и наплевательское отношение к суровым фактам жизни, — без сучка без задоринки. По-моему, народ остался доволен, как сам думаешь?

— Похоже, так и есть, — задумчиво ответил Герман, — поглядим, как пойдёт дальше. Завтра у меня в разделе «Шеф-повар рекомендует» суп из морских гадов, «`a soupe de reptiles marins», но только я хочу заправить его не густыми сливками, а жидкими, чтобы не так оттягивали собой добавку белого вина, плюс сыпану чуток зиры, а мидии бухну вместе с полустворками, не отделяя. Возьму крупные, новозеландские, у них сумасшедший перламутр на стенках, создаёт впечатление абсолютной уникальности еды в твоей тарелке, хотя стоят они сами по себе вполне приемлемо.

Я прильнула к нему и уже через секунду оказалась сверху. Спустя ещё пару мгновений мы уже галопировали вместе, энергичными рывками рассекая туманность, и всё ближе и ближе становились к нам раскинувшиеся по краю пустыни недостижимые и таинственные лысые холмы…

В шикарном Рыбином офисе я появилась уже на следующее утро, без приглашения: села, ногу на ногу, развернула журнал «AD» и, вяло перелистывая его, стала ждать её появления. Мне нужно было поговорить с ней, и ждать дело не могло. Я уже знала, чего хочу вообще, в принципе, и чего делать не стану, как бы события ни обернулись. Мне, разумеется, не было хорошо, но мне уже не было и безнадёжно плохо. Мне было нормально — так, как должен ощущать себя по жизни уверенный и серьёзный деловой человек.

Она явилась к одиннадцати и, кивнув секретарше, сразу же прошла к себе, едва взглянув в мою сторону. Я отшвырнула журнал и без приглашения зашла следом, ногой толкнув дверь от себя. Секретаршу молча отвела рукой и строго на неё поглядела. Зайдя, бухнулась в кресло напротив и, не дав ей возможности прийти в себя от изумления, произнесла холодным голосом:

— Значит, так, Муза Пална, послушайте и дайте себе труд не перебивать меня, пока я не изложу, на кой чёрт мне понадобилось тащиться к вам сюда через весь город. — Это была абсолютная правда, добираться на Гоголевский бульвар от нашей Матвеевки было мне не с руки, но расставить знаки препинания в нужных местах было теперь просто жизненно необходимо — типа, жизнь или смерть. — Вы, я так полагаю, в курсе, что вчера во время открытия нашего семейного ресторана ваша подруга… эта, как её, Венера Милосова, заявилась, хотя никто её не приглашал, и стала в ультимативной форме угрожать моему мужу Герману Веневцеву и мне, что если он не перейдёт к ним в этот чёртов «Низ», то обоим нам грозят неприятности вплоть до лишения нас законной собственности. — Я посмотрела на неё уничижительным взглядом и завершила слова вопросом: — Это как понимать?

— Чего? — нахмурилась Рыба, скорее всего, плохо соображая, что вообще происходит и как эта дрянь осмелилась после всего, что имело место быть, переступить порог её высокого кабинета. — Какой ещё ресторан? Кто пришёл, зачем? Тебе вообще чего тут надо, Грановская?

— Короче так, — я встала и отчётливо проговорила: — Слушайте меня, повторять я больше не стану. Ресторан называется «Шиншилла», и если с любой стороны в отношении себя мы ощутим определённое неудобство, расплачиваться за это придётся лично вам, госпожа Рыбина, хотя и не знаю точно, вы тому причина или ваши друзья из этой идиотской «Ереван-плазы». Судя по всему, вы все одним миром мазаны, так что моё предупреждение относится к вам обоим, так им и передайте.

Честно говоря, поначалу я собралась позвонить только одной Венере и послать её куда подальше, но не решилась попросить у Герки её визитку, не хотелось втравливать ещё и собственного мужа в эти пакости. Для таких дел у него была я.

— Ах ты с-с… — начала было Рыба, но я не дала ей закончить фразу, остановив её резким жестом выставленной прямо перед собой ладони. И сообщила, прощаясь:

— Всё, я ушла. И больше мы не желаем о вас слышать, обо всех, это понятно? Иначе — война, в которой победить вам навряд ли удастся, так себе это и пометьте, уважаемая!

Я вышла от Музы Рыбиной, не прикрыв за собой дверь, и пусть она думает теперь что угодно. Лично мне о том, что это за война такая, о какой сама же я упомянула, кого с кем и с помощью какого оружия, — думать не хотелось вообще. Главное, что я выговорилась, мне было однозначно хорошо, я выпустила из себя годами копившиеся внутри моей оболочки залежи замшелого страха, тонны нерешительности, кучи пугливых сомнений и соглашательских всякого рода и племени настроений. В одночасье, сама себе не отдавая отчёта в этом, я сделалась перевёртышем. Осталось разве что проверить себя на стыд. Но это соображение я решила пока отбросить, перенести на потом, потому что сейчас мне нужно было спешить к Герке, в нашу с ним «Шиншиллу», и прямо с колёс включаться в бешеную работу. Тогда я ещё даже предположить не могла, насколько существенную роль в нашей с Геркой жизни сыграл этот мой непродуманный визит к боярыне Рыбе. Как и не догадывалась о том, что предприняла эта женщина сразу после того, как я покинула её офис. Просто Муза Павловна, крепко сперва подумав, приняла единственно правильное для себя решение — отодвинуть расчёты с нами на потом, осуществив их в то время, когда ситуация утрясётся, бизнес, запущенный нами, начнёт приносить ощутимые плоды, а её ближайшие друзья-соперники уже будут находиться так далеко от места возможной конкуренции, что уже никак сюда не дотянутся. Негодование, охватившее Музу Рыбину в результате того, что ей совершенно случайно довелось от меня узнать, было столь велико, что уже к вечеру ей потребовалось немедленно удовлетворить свою душевную потребность и отомстить Гамлету вместе со всей его полууголовной кликой из этого «Низа». Падёт Гамлет, развалится и сам предмет старого спора. Венера эта, как обычное безвкусное чудовище, скорей всего, просто продолжит трясти голыми сиськами своего уродского балета перед всё той же ничтожной публикой, которой, по большому счёту, абсолютно всё равно, чего ей подадут жрать. Ашот, придя обратно к власти, наверняка даже заморачиваться не станет насчёт какой-то там переделки в сторону «не для всех», у него ни ума не хватит, ни нужного для этого высокого чутья. Он и сейчас сидит не высовываясь, следит себе потихоньку за малой частью совместного имущества и по большей части ведёт себя как пришибленный, которому заодно разрешили пожить и дальше, а не как нормальный долевик. А с другой стороны, куда рыпнешься? Гамлет этот, сам ещё недавно по всем официальным сводкам уголовный элемент, пахан, лидер организованного преступного сообщества, ни с того, понимаешь, ни с сего наезжает на этого несчастного Ашотика, мажоритарного совладельца крупнейшего в Москве торгово-развлекательного центра, несмотря что одного с ним роду-племени, что уже само по себе против правил, насмерть его запугивает и фактически осуществляет рейдерский захват готового миллиардного добра. А уже подавив волю окончательно, не ликвидирует его, как это принято в нормальном бандитском кругу, а поступает вполне расчётливо и хитро, оставив его же при себе и кинув кость в виде назначения распорядителем верха всего заведения, фактически поменявшего владельца. К тому же ёрничает ещё, играясь и панибратствуя. Говорит тому, вызвав в кабинет, а сам ухмыляется:

— Здоров, армяшка, как сам-то?

Ашот криво улыбается, но, подобострастничая, вторит своему верхнему, и так, чтобы не задеть:

— Здравствуйте, армян, сам нормально. А ваше какое?

И оба лыбятся, но по-разному, само собой, первый — неприкрыто, второй — с нужной делу угодливостью и за зарплату, но, по сути, уже без доли в общем деле.

Надо же, и этот человек, Айвазов, да ещё с его ужасной кличкой, когда-то ведь вызывал у неё приязнь, испросив тет-а-тет полный комплект юридической поддержки, потребной для организации успешного захвата огромной собственности в самой дорогой столице мира. Всё совершенно дала ему, всех, кого надо, отовсюду: людей из инстанций, консультантов, юристов, нотариуса своего же слила, продажного, как газонефтяная облигация, правильных людей из органов подкинула, от ментовских до самых фискальных, парочку фээсбэшников туда же воткнула для прикрытия и охранения законности при осуществлении дела, к тому же свела с теми, кто контролирует уже тех, советующих, и знает прямые выходы на самый верх, чуть уже не к Главному, Высшему. Короче, всё у всех получилось тогда в этой дьявольской цепочке, ну как в доминошном ряду: все фишки свалились куда надо, толкая одна другую под ребро и сами при этом укладываясь в строго отведённое тычком место. А наверху, после всех дел и оплаты услуг, — Гамлет Айвазов, он же Череп. И всего-то за одноразовую материальную благодарность по итогам прибылей первого года житья под его новым верхом. О доле как таковой речи вообще не шло, будто и не Рыбина заслуга в том, что всё тогда прошло у него без одной малой заминки. Какое-то время, правда, лёгкая досада не давала всё же угомониться нутру, но со временем и она истаяла, уступив место деловым и дружеским связям на основе взаимной выгоды. Однако тот оказался неблагодарным, первей её самой вызнав про эту «Шиншиллу» и заслав туда свою чёртову бабу, Венеру эту мутную.

Вероятней всего, так или около того размышляла Муза, затевая действия, нацеленные на скорейшую компенсацию личной обиды. И скорей всего, это «с-с… » относилось в момент произнесения не ко мне, а больше к ней, Венере Милосовой, сумевшей вместе со своим уголовным боссом столь резво обойти на повороте такую многоопытную и милейшую во всех отношениях бизнес-леди. И для них это было плохо. Очень. Потому что это же стало для Рыбы делом чести. В то же время Муза Павловна прекрасно осознавала, что, даже имея при себе этого чудаковатого повара из креативщиков, ей навряд ли удастся построить новую бизнес-империю, о какой забота её была лишь на словах. Скорей, её мучило нечто изнутри, то самое, что начиналось от самых кишок и далее пищеводом устремлялось наверх, однако, упершись в гортань, никак не могло забраться выше и достигнуть самой головы, проникнуть в ту её часть, которую научился обживать талант. Это был её тайный недостаток, приоткрывающий формы, которым с точностью не соответствовал ни один размер из необходимых — тот, о каком лишь мечталось. Герка же, возникнув в Рыбиной жизни, можно сказать, случайно, стал бы, как она себе сразу придумала, средством перескочить неподъёмный прежде рубеж, реализатором безумных идей, толкачом, проводником, сталкером, компенсатором уязвлённого самолюбия, чёрт знает кем ещё. Он ей сразу понравился — лёгкостью своей какой-то, быстротой реакции, порывистым умом, нахальством этим весёлым с долей милого безрассудства. Она даже решила, что, возможно, переспит с ним тем же вечером, оставив ночевать и допустив до себя, но в последний момент передумала, всё же передав его под мою опеку и предпочтя неопределённо короткой забаве гораздо более далеко идущую цель, нежели разовый перепих с неравным ей по жизни и деньгам шустрым рекламщиком. Если уж на то пошло, даже Гамлет при всей его матёрой дикости и психологии преступника-рецидивиста был ей по жизни много ближе и ровней. Впоследствии я поделилась своими тогдашними соображениями с Геркой, на что он самым искренним образом вытаращил глаза и спросил: