Люди сороковых годов

– Приехали из деревни?
– сказал новоприбывшим Неведомов.

– Приехали!
– отвечал толстяк, шумно усаживаясь. Петин поместился тоже рядом с ним и придал себе необыкновенно прямую и солидную фигуру, так что Анна Ивановна взглянуть на него не могла без смеху: это, как впоследствии оказалось, Петин англичанина представлял.

– Чей это там такой курчавый лакей?
– продолжал толстый.

– Это, должно быть, мой Иван, - сказал с улыбкой Павел.

– Какой славный малый, какой отличный, должно быть!
– продолжал Замин совершенно искренним тоном.
– Я тут иду, а он сидит у ворот и песню мурлыкает. Я говорю: "Какую ты это песню поешь?" - Он сказал; я ее знаю. "Давай, говорю, вместе петь".

– "Давайте!" - говорит... И начали... Народу что собралось - ужас! Отличный малый, должно быть... бесподобный!

– Замин, это вы?
– раздался вдруг из-за перегородки довольно неблагосклонный голос хозяйки.

– Я, - отвечал Замин, подмигнув товарищам.

– Вы опять тут будете кричать! Уйдите, прошу вас, в какой другой номер, - продолжала m-me Гартунг.

– А вы все больны?
– спросил ее довольно добродушно Замин.

– Больна! Прошу вас, уйдите, - повторила она настойчиво.

M-me Гартунг была сердита на Замина и Петина за то, что они у нее около года стояли и почти ни копейки ей не заплатили: она едва выжила их из квартиры.

– Надо уйти куда-нибудь, - сказал добродушно Замин.

– Иесс!
– произнес за ним его товарищ с совершенно английским акцентом, так что все расхохотались.

– Милости прошу, господа, ко мне; у меня номер довольно большой, сказал Павел: ему очень нравилось все это общество.

– А этот Ваня ваш - будет у вас?
– спросил Замин.

– Непременно!
– отвечал Павел, улыбаясь.

– И отлично! Пойдемте!
– сказал Замин, поднимаясь.

Товарищ тоже за ним поднялся.

– Позвольте и вас просить посетить меня!
– обратился Павел к Марьеновскому.

– Очень рад!
– отвечал тот.

– А как же я - где же вас послушаю?
– сказала горестным голосом Анна Ивановна, обращаясь к Замину и Петину.

– А, да с нами же пойдемте!
– воскликнул Замин.

– А мне можно к вам?
– обратилась Анна Ивановна, слегка покраснев, к Павлу.

– Сделайте милость!
– отвечал тот.

– Можно, пойдемте!
– разрешил ей и Неведомов, а потом взял ее под руку, и все прочие отправились за ними гурьбой.

Когда проходили по коридору, к Вихрову подошел Замин.

– Нет ли там у вас какого беспорядка в комнате? Вы приберите: она девушка славная!
– проговорил он шепотом, показывая головой на Анну Ивановну.

– У меня совершенно все в порядке, - отвечал Вихров.

Анна Ивановна была дочь одного бедного чиновника, и приехала в Москву с тем, чтобы держать в университете экзамен на гувернантку. Она почти без копейки денег поселилась в номерах у m-me Гартунг и сделалась какою-то дочерью второго полка студентов: они все почти были в нее влюблены, оберегали ее честь и целомудрие, и почти на общий счет содержали ее, и не позволяли себе не только с ней, по даже при ней никакой неприличной шутки: сама-то была она уж очень чиста и невинна душою!

Павел велел Ивану подать чаю и трубок. Анну Ивановну, как самую почетную гостью, посадили на диване; около нее сел почти с каким-то благоговением Неведомов.

– Вот он идет, отличный малый!
– воскликнул Замин, увидев вошедшего Ивана.
– Ты недавно ведь, чай, из деревни?

– Нет-с, давно!
– отвечал Иван почти обиженным голосом.

– Ведь, в деревне лучше?
– спросил Замин.

– Чем лучше? Пустое дело деревня, - отвечал Иван и, заметно по-лакейски модничая, подал всем трубки.

– Отличный малый!
– продолжал свое Замин, хотя последний ответ разочаровал его много в Иване.

– Как у нас в Погревском уезде, - продолжал он, когда все начали курить, - мужички отлично исправника капустой окормили!..

– Как капустой окормили?
– спросил с удивлением Марьеновский.

– Да так, капустой... Он приехал, знаете, в дальнюю одну деревню, а народ-то там дикий был, духом вольный. Он и стал требовать, с похмелья видно, капусты себе кислой, а капусты-то как-то в деревне не случилось. Он одного за это мужичка поколотил, другого, третьего... Мужички-то и осерчали; съездили сейчас в другую деревню, привезли целый ушат капусты. "Кушай, говорят, барин, на здоровье, сколько хочешь". Он тарелочку съел было, да и будет. А они: "Нет, еще кушай: ты нас тревожил этим; а коли кушать не станешь, так мы и в плети тебя примем". И плети уже было принесли. Он, делать нечего, начал. До пол-ушата они таким манером и скормили ему!.. Приехал, брат, домой, лопнул, помер: не выдержало того его мироедское брюхо!

– А у нас в Казани, - начал своим тоненьким голосом Петин, - на духов день крестный ход: народу собралось тысяч десять; были и квартальные и вздумали было унимать народ: "Тише, господа, тише!" Народ-то и начал их выпирать из себя: так они у них, в треуголках и со шпагами-то, и выскакивают вверх!
– И Петин еще более вытянулся в свой рост, и своею фигурой произвел совершенно впечатление квартального, которого толпа выпихивает из себя вверх. Все невольно рассмеялись.

– Какой, должно быть, актер превосходный - ваш приятель!
– сказал Павел Замину.

– Мастерина первого сорта!
– отвечал тот.
– Вот, мы сейчас вам настоящую комедию с ним сломаем. Ну, вставай, - знаешь!
– прибавил он Петину.

Тот сейчас же его понял, сел на корточки на пол, а руками уперся в пол и, подняв голову на своей длинной шее вверх, принялся тоненьким голосом лаять - совершенно как собаки, когда они вверх на воздух на кого-то и на что-то лают; а Замин повалился, в это время, на пол и начал, дрыгая своими коротенькими ногами, хрипеть и визжать по-свинячьи. Зрители, не зная еще в чем дело, начали хохотать до неистовства.

– Что такое это, что такое!
– восклицал громким голосом даже Неведомов, утирая выступившие от хохота слезы.

Павел, не отставая и не помня себя, хохотал. Анна Ивановна лежала уже вниз лицом на диване.

– Это, изволите видеть, - начал Петин какою-то почти собачьей фистулой, - свинью режут, а собака за нее богу молится.

Смех между зрителями увеличился почти до болезненного состояния. Актеры, между тем, видимо поутомившись, приостановили свое представление и только с удовольствием посматривали на своих зрителей.

– Миленькие, душеньки!
– кричала им Анна Ивановна, все еще от смеха не поднимая лица с дивана.
– Представьте гром и молнию!

– Можем!
– произнес Петин, и оба они сели с Заминым друг против друга за маленький столик.

– Я - заходящее солнце!
– сказал Замин и, в самом деле, лицо его сделалось какое-то красное, глупое и широкое.

– А я - любящий любоваться на закат солнца!
– произнес Петин - и сделал вид, как смотрит в лорнет какой-нибудь франтоватый молодой человек.