Люди сороковых годов

Вихров начал уже со вниманием слушать этого молодого человека; он по преимуществу удивил его своей житейской опытностью. Салов, заметно сконфуженный тем, что ему не удалось заманить молодого Захаревского в игру, сидел как на иголках и, чтоб хоть сколько-нибудь позамять это, послал нарочно за Петиным и Заминым, чтоб они что-нибудь представили и посмешили. Те, очень довольные таким приглашением, сейчас же явились и представили сначала возвращающееся с поля стадо или, по крайней мере, все бывающие при этом звуки. Кроме того, Замин представил нищую старуху и лающую на нее собаку, а Петин передразнил Санковскую [47] и особенно живо представил, как она выражает ужас, и сделал это так, как будто бы этот ужас внушал ему черноватый господин: подлетит к нему, ужаснется, закроет лицо руками и убежит от него, так что тот даже обиделся и, выйдя в коридор, весь вечер до самого ужина сидел там и курил. В оставленном им обществе, между тем, инженер тоже хотел было представить и передразнить Каратыгина [48] и Толченова [49] , но сделал это так неискусно, так нехудожественно, что даже сам заметил это и, не докончив монолога, на словах уже старался пояснить то, что он хотел передать. Ужин последовал, как и ожидал инженер, почти роскошный, с отличным вином, с фруктами. Петин опять принялся дурачиться и представлять баядерку, которая подносит султану различные вкусные блюда. Султаном, разумеется, был выбран тот же черноватый господин, и при этом Петин кланялся ему не головой, а задом. Черноватый господин, в свою очередь, сделал вид, что как будто бы все это ему очень нравилось, и хохотал от души. Но Павел во весь вечер был мрачен и сердит. Подлость Салова и желание его заманить и обыграть инженера были уже слишком явны; но ему тяжело было убедиться в этом, потому что Салов все-таки был его приятель. На другой день, он обо всем этом происшествии рассказал Неведомову; но того, кажется, нисколько это не поразило и не удивило.

– Да, господин, развращенный в корень!
– произнес он.
– Натура страстная и даже даровитая, но решительно принявшая одно только дурное направление.

– Вы знаете, с этаким господином и знакомому быть не совсем приятно, проговорил Павел.

– Конечно!
– подтвердил Неведомов.
– А какую он теперь еще, кажется, затевает штуку - и подумать страшно!
– прибавил он и мотнул с грустью головой.

– Какую же?
– спросил было Павел.

– И говорить пока не хочу!
– отвечал Неведомов и затем погрузился в глубокую задумчивость.

Вскоре после того Салов, видимо уже оставивший m-me Гартунг, переехал даже от нее на другую квартиру. Достойная немка перенесла эту утрату с твердостью, и, как кажется, более всего самолюбие ее, в этом случае, было оскорблено.

– Пускай поищет себе другую такую!.. Пускай!
– говорила она.

Вихров, через несколько месяцев, тоже уехал в деревню - и уехал с большим удовольствием. Во-первых, ему очень хотелось видеть отца, потом посмотреть на поля и на луга; и, наконец, не совсем нравственная обстановка городской жизни начинала его душить и тяготить!

VIII РАЗНЫЕ МОТИВЫ ИЗ ДЕРЕВЕНСКОЙ ЖИЗНИ

У полковника с год как раскрылись некоторые его раны и страшно болели, но когда ему сказали, что Павел Михайлович едет, у него и боль вся прошла; а потом, когда сын вошел в комнату, он стал даже говорить какие-то глупости, точно тронулся немного.

– Что тебе к ужину велеть приготовить?
– произнес он, стоя посередине комнаты с каким-то растерявшимся взором.
– Погоди, постой, я пошлю сейчас в Клецково и оттуда отличнейших фруктов из оранжереи велю тебе привезти.

– Не нужно, папаша; я, ей-богу, фруктов не ем, - урезонивал его Павел.

– Ну, так вот что!.. Афимья!
– крикнул полковник.

Он за последнее время сильно постарел, и Афимья, тоже уже совсем сделавшаяся старушонкой, явилась.

– У тебя некоторые наливки не подварены. Мы не знаем, какие еще Павлу Михайловичу понравятся и какие он будет кушать, так подвари все, чтобы все были подслащены.

Павел при этом несколько даже удивился; отец прежде всегда терпеть не мог, чтобы он хоть каплю какого-нибудь вина перед ним пил, а тут сам поить хочет: видно, уж очень обрадовался ему!

Полковник после этого зачем-то ушел к себе в спальню и что-то очень долго там возился, и потом, когда вышел оттуда, лицо его и вообще вся фигура приняли какой-то торжественный вид.

– Павел Михайлович, - начал он, становясь перед сыном, - так как вы в Москве очень мало издерживали денег, то позвольте вот вам поклониться пятьюстами рублями.
– И, поклонившись сыну в пояс, полковник протянул к нему руку, в которой лежало пятьсот рублей.

– Зачем, папаша, это совершенно не нужно!
– говорил Павел, не беря сначала денег.

– Ни-ни! Извольте брать и слушаться!
– прикрикнул полковник.

Павел, нечего делать, взял и горячо поцеловал у отца руку.

– Теперь пошлите Ивана ко мне!
– крикнул полковник.

Иван, разумеется, сейчас же явился.

– Так как вы, Иван, сберегли барина и привезли его мне жива и невредима, то вот вам за это двадцать пять рублей награды!..

И полковник, в самом деле, подал Ивану двадцать пять рублей.

– Они сами себя берегли-с без меня-с, что - я?
– отвечал на этот раз Иван почему-то с совершенно несвойственным ему смирением.

– Спать вы можете, если хотите, в сенях, в чулане, на наших даже перинах, - разрешил ему полковник.

– Нет, уж я у мамоньки ночую, - отвечал Ванька.

– Да ведь жарко там, дурак!
– возразил полковник.

– Я - на сеновале. Там важно!

– Там важно!
– подтвердил и полковник.

Ванька ушел.

Михаил Поликарпович после того, подсел к сыну и - нет-нет, да и погладит его по голове. Все эти нежности отца растрогали, наконец, Павла до глубины души. Он вдруг схватил и обнял старика, начал целовать его в грудь, лицо, щеки.

– Вот как, а!
– отвечал ему на это полковник.
– Ах, миленький мой! Ах, чудо мое! Ах, птенчик мой!
– продолжал вскрикивать старик и, схватив голову сына, стал покрывать ее поцелуями.

Павел, наконец, вырвался из отцовских объятий, разрыдался и убежал к себе в комнату. Полковник, тоже всхлипывая, остался на своем месте.

– А, каков шельмец, а!
– говорил он, пришедши в комнату к Афимье.

– Ну, батюшка, известно!
– сказала ему что-то такое та.

Вследствие разного рода гуманных идей и мыслей, которыми герой мой напитался отовсюду в своей университетской жизни, он, в настоящий приезд свой в деревню, стал присматриваться к быту народа далеко иначе, чем смотрел прежде. Он, например, очень хорошо знал, что кучер Петр мастерски ездит и правит лошадьми; Кирьян, хоть расторопен и усерден, но плут: если пошлют в город, то уж, наверно, мест в пять заедет по своим делам. Мужик Семен - и добрый, и старательный, а все как-то у него не спорится: каждый год хлеба у него не хватает! Стряпуха Пестимея верна - и самой себе никогда ничего не возьмет; но другие, из-под рук ее, что хочешь бери - никогда не скажет и не пожалуется.

Словом, он знал их больше по отношению к барям, как полковник о них натолковал ему; но тут он начал понимать, что это были тоже люди, имеющие свои собственные желания, чувствования, наконец, права. Мужик Иван Алексеев, например, по одной благородной наружности своей и по складу умной речи, был, конечно, лучше половины бар, а между тем полковник разругал его и дураком, и мошенником - за то, что тот не очень глубоко вбил стожар и сметанный около этого стожара стог свернулся набок.

– Ведь, на своей работе, каналья, не сделаешь этого! Ведь, нарочно чтобы барину повредить!

– Ей-богу, сударь, невзначай, и на своей работе бывает это, - отвечал Иван совершенно искренним голосом.

– Не бывает у вас - у мошенников!
– продолжал на него кричать полковник.

– За неволю вам люди будут худо делать, если вы их, когда они даже не виноваты, так браните, - заметил ему Павел.

– А вот - сам побольше поживешь с ними, да поуправляешь ими - и увидишь, как они не виноваты!
– возразил ему на это полковник.

– А хоть бы и виноваты они были, мы не можем их бранить, - возразил ему в свою очередь Павел и ушел.