М. П. Одинцов

генерал-майор авиации Ф. Агальцов, вручая мне первую Золотую Звезду, сказал:

— Спасибо тебе, мой ведущий.

Действительно, командир дивизии летал со мной не раз, не два. И мне в представлении к наградам

писали: «Мастер вождения больших групп самолетов». Я как-то спросил полковника в штабе дивизии:

«Почему такая обтекаемая формулировка? Почему прямо не написать — водит полк на штурмовку?»

Полковник ответил мне: «Нельзя так писать, Михаил. Прочтут где-то в верхах да и назначат тебя

командиром полка. А тебе еще рано. Водить на штурмовку — это здорово, но это еще не командовать

полком. Надо сначала научиться на земле людьми управлять».

С годами все больше ценю мудрость этого штабного офицера, а тогда даже обиделся на такой ответ. И

считал себя некоторое время обойденным...»

Своими пословицами народ утверждает: «Вдруг не станешь друг», «Не узнавай друга в три дня, узнавай

в три года». Для дней мирных, спокойных, обычных это, возможно, и правильно. А на войне?

— О человеке за один бой можно узнать больше, чем за всю жизнь, прожитую вместе, — уверяет Михаил

Петрович Одинцов.

Герой Советского Союза, полковник в отставке Александр Иванович Петров в годы войны совершил

более двухсот боевых вылетов. Добрую сотню раз он был ведомым у Одинцова. И на земле почти всегда

их видели вместе: в штабной землянке, где получали [75] боевые задания, перед посадкой в грозные

«Илы». Первыми в полку друзья отрывались от взлетно-посадочной полосы в самых сложных,

необычных условиях и устремлялись на врага. Одна сковородка войны их и выпекала, и свела для

длительной и прочной боевой дружбы. Как в хорошей песне породнились тогда их имена. Слились в

сорок третьем и не расходились до самого конца войны их многотрудные трассы, по которым пронесли

они самые чистые человеческие отношения.

Тянутся к Александру Ивановичу люди и сегодня. Любят его за степенность, спокойную прямоту и

доброжелательность, идущую от житейской мудрости, глубокой образованности, душевного

благородства. Часто встречается он с молодежью. Влечет к нему и ветеранов.

Александр Иванович до войны учительствовал в начальной школе. До авиации был пехотинцем,

связистом. Тридцать восемь лет после войны служил в Военно-Воздушных Силах. После увольнения в

запас вот уже десять лет работает преподавателем второго Московского медицинского института имени

Н. И. Пирогова.

— Как мы воевали с Петровичем? — на вопрос вопросом начал свои воспоминания Александр Иванович.

— Лучше, чем он сам рассказал в своих «Записках летчика», не смогу. Так что давайте только назовем

людей не вымышленными, как в книге, а своими именами, и все станет ясно.

На том и порешили, выбрав вот этот эпизод.

* * *

...Полк вылетел на задание рано утром. Эскадрилья Одинцова замыкала колонну.

В лучах низкого солнца показался вражеский аэродром. Голова полковой колонны как бы уперлась [76] в

заградительный зенитный огонь. Одинцову показалось, будто ведущая группа увязла в полосе разрывов и

от этого потеряла скорость. Позади идущие, чтобы не наскочить на передних, вынуждены были сломать

строй, колонна распалась на отдельные клинья, а потом быстро собралась в змейку, получив в новом

боевом порядке большую свободу для маневра.

Комэск подвел эскадрилью к рубежу зенитного огня. Но теперь внимание его все больше занимал не

огонь врага, а нервозное шараханье ведомых. Маневрируя, они резко бросали машины из стороны в

сторону, как бы уходя от выпущенной по ним очереди. «Илы» беспорядочно раскачивались по высоте и

направлению, как лодки на мертвой зыби моря, а это грозило столкновением самолетов, мешало общему

маневру.

Видя это, Одинцов решил по радио успокоить пилотов, прежде чем идти в атаку:

— Горбатые, я — семьсот тринадцатый, встать всем на место! Успокойтесь! Этот огонь не опасен.

Маневр строю я! Через тридцать секунд пойдем в атаку. Цель на южной окраине аэродрома. Стоянку

самолетов вижу. После атаки левый разворот.

Говорил, а сам смотрел, как его распоряжения возвращают самолеты на положенные места. И оттого, что

голос его услышали, что ему подчинились, стало намного спокойнее. Посмотрев на рядом идущий

самолет Петрова, Одинцов увидел в форточке фонаря его руку с оттопыренным кверху большим

пальцем: мол, все в норме. Но было в этом жесте нечто большее — поддержка, одобрение молодого

комэска. Михаил откликнулся на дружеский жест; перехватил ручку управления самолетом в левую руку, правую поднес к форточке и показал летчику сначала все пять пальцев, а потом сжал руку в кулак. [77]

Этот немой разговор настроил комэска оптимистически, и он спокойно провел группу через рубеж

разрывов. Убедившись, что все на своих местах, подал команду:

— Проверить готовность оружия. Работаем с одного захода! Стрелять самостоятельно! Сброс бомб по

ведущему самолету! Пошли в пикирование!

Одинцов, как всегда, немного уменьшил обороты мотора и, переведя машину в снижение, стал наблюдать

за ведомым. Удостоверившись, что в атаку пошли все, повел стрельбу по «юнкерсам», стоящим на земле, и определил точку прицеливания для сброса бомб. В это время стрелок Никонов сообщил:

— Командир, ведомые уходят вперед, обгоняют нас на пикировании. С нами лишь Петров.

Оторвавшись от прицела и посмотрев назад, Одинцов увидел, что подчиненные не следуют за ним.

Сбросив бомбы без его команды, они вышли из пикирования и находились теперь значительно выше

него.

Выход на заданную цель и бомбометание по ней еще больше оторвали Одинцова от эскадрильи.

Заканчивая атаку, он напряженно искал решение, которое не усложнило бы обстановку. Он был уверен, что без управления, без твердой командирской руки, воли старшего эскадрилья может понести потери.