М. П. Одинцов

— Наблюдаю. Уходит восвояси не солоно хлебавши. А другой пропал после третьей атаки. Видать, врезал я ему по первое число.

— Молодец, Дима! — И обратился к Петрову: — Как у тебя дела?

Саша в ответ покачал крыльями: мол, все в норме.

...Выключив мотор и встав на крыло, Одинцов подождал, когда Петров зарулит свою машину, и лишь

тогда спрыгнул на землю, где его ждал адъютант старший эскадрильи.

— Летчики все пришли?

— Наши все. Раненых нет. Машины вернулись без повреждений и пробоин. А вы где задержались?

— Да так, немцы попались очень вежливые, не отпускали, пришлось выяснять отношения... Постройте

летный состав у командного пункта эскадрильи.

Подошел Петров, доложил о полете. Выслушав [82] его, поблагодарив за помощь в небе, Одинцов

приказал идти на построение, туда же пошел и сам, продолжая думать о том, что сказать подчиненным...

* * *

Он и по сей день хорошо помнит замкнутые и виноватые лица летчиков, их подавленность, боязнь

встретиться взглядами с глазами командира. Только увидев это, Одинцов наконец утвердился в мысли; там, в воздухе, случилась ошибка. Она вполне поправима, благо все живы. Нашлись и нужные для такой

минуты слова — правильные и справедливые, не унизительные и не оскорбительные:

— В том, что случилось, виноваты мы все. Первый наш совместный полет, как первый блин, вышел

комом. Я не предупредил вас по радио, что уменьшаю обороты, а вы забыли о чем мы говорили, готовясь

к вылету. Подробно разберемся в случившемся позже. А до того, как выработаем единое мнение, сор из

избы не выносить. Как доложить командиру полка, я подумаю. Смотреть повыше и носы не вешать. Не

все было плохо... Экипажу Петрова и Никонову выйти из строя. Их, товарищи, ставлю в пример. Мы

провели бой с парой «Ме-сто девять». Никонов и Петров действовали отлично. Сержант сбил или подбил

одного «мессера», а младший лейтенант своим самолетом закрыл машину командира от удара врага. К

счастью, гитлеровец не сумел как следует прицелиться...

Позже Одинцов убедился, что тогда, построив подчиненных, он действовал правильно. Благодарность

обрадовала героев недавних атак. Летчики подняли головы, заулыбались. В довершение всего комэск

снял с руки часы и подарил их Петрову в память о первом совместном бое.

Прошел год, как Одинцов ходил в бой во главе своей эскадрильи, и за это время он ни разу в разговорах

[83] не вернулся к тому первому, злополучному вылету. Не было причин для напоминания, и он знал: не

будет. Не все остались в живых, но Саша Петров всегда был рядом. И хотя на его «Иле» потом

установили передатчик, он по-прежнему воевал молча...

Придется, однако, несколько уточнить этот рассказ Михаила Петровича. Долго Петрову воевать с

Одинцовым молча не удалось. Очень уж «полюбили» Одинцова-ведущего и фашисты. Его по голосу

стали узнавать и охотились за ним очень рьяно, пытаясь сбить. Одно время по этой причине

командование было вынуждено даже запретить Михаилу водить группы на штурмовку. Но разве мог он

отсиживаться? Пообещал командиру дивизии, что за линией фронта команды подавать не будет, руководить боевой работой группы станет через своего ведомого. Голос Петрова враги пока еще не очень

знали. Так и воевали почти до конца войны. Одинцов дает команду Петрову, а тот дублирует ее всем

ведомым, принимая огонь на себя вместо ведущего.

Были и другие ведомые, кто запомнился на всю жизнь. Сергей Михайлович Бабкин, к примеру, как

собственная тень ходил рядом в воздухе. И все же после одного из вылетов Одинцов очень крепко

разругался с этим уральским парнем из города Касли. Заметил Михаил, что Сергей при подготовке к

вылету на штурмовку не прокладывает на карте маршрут.

— Что это за шутки-фокусы? — спросил.

— Ведущий домой приведет. Я верю вам.

— А если меня собьют?

— Тогда и мне жизнь не нужна...

А сколько еще было в полку других коммунистов-единомышленников, для которых дружба и братство

стали превыше всего. А как это важно — сознавать, что вокруг тебя люди, на которых можно положиться, которым ты веришь и которые верят тебе! Одинцов [84] очень ценил добрые дружеские отношения с

ними, их помощь и поддержку — все то, что называется в авиации чувством крыла.

Служил в полку и храбро воевал мастер штурмовых ударов — заместитель командира эскадрильи

гвардии старший лейтенант Мирон Самуилович Поперно. Музыкант-весельчак. Уже в Германии,

незадолго до его геройской гибели (за три недели до окончания войны), начальник политотдела дивизии

докладывал в политотдел корпуса: «В комнате, которая была отведена для отдыха летного состава, стоял

рояль киевской фабричной марки. Летчик-агитатор старший лейтенант Поперно провел беседу с летным

составом о дружбе народов нашей страны, рассказал о разрушениях, произведенных фашистскими

варварами в его родном Киеве, и об ограблении ценностей этого города. Он на ряде фактов показал, что

зажиточность фашистской Германии зиждется на грабеже, насилии, рабском труде порабощенных стран

Западной Европы, и в первую очередь нашего Советского Союза».

Размышляя о роли партийцев в своей судьбе, Михаил Петрович еще вспомнил:

— Когда мы говорим о том, что партия была сражающейся, в памяти возникает и образ фронтового

парторга Ивана Егоровича Шмелева. Он не был кадровым военным, призывался из запаса. Но какой это

был прекрасный политработник! Он стоял в одном ряду с комиссаром, вместе с ним делал все, чтобы

помочь бойцам в смертельных схватках с врагом. Настоящий правофланговый партии, вожак

коммунистов полка. Свое воздействие на коллектив Иван Егорович оказывал не административной

властью, не силой приказа, а пламенным партийным словом, доходящим до сердца каждого человека.

Этот руководитель партийной организации добивался главного [85] — чтобы каждый коммунист ясно

представлял спою роль и место в бою, не жалел ни сил, ни самой жизни во имя победы и увлекал на