Мадам Икс

Ты поперхнулся шампанским.

— Икс, я вижу некоторых своих друзей. Пойдём поздороваемся, а?

Я позволяю тебе отвести меня от твоего отца, который стоит вне себя от злости с покрасневшим лицом и с опасно пульсирующей веной на лбу. Возможно, старший Картрайт пострадает от сердечного приступа. Что меня совсем не расстраивает.

Ты тащишь меня через всю комнату к маленькой кучке молодых мужчин твоего возраста, они стоят под руку с женщинами, которые выглядят словно гламурные модели с фальшивой грудью и утопающие в бриллиантах. Прежде чем подойти к твоим друзьям, ты тянешь меня в сторону, к стойке бара вдоль стены. Заказываешь два пива, допивая шампанское. Я делаю маленький глоток и жду.

Ты хочешь что-то сказать, и я даю тебе время сформулировать свои слова. То, что ты думаешь, прежде чем говорить, обнадёживает.

— Никто и никогда не заступался за меня прежде, Икс. Никто. Никогда, ни при каких обстоятельствах. И никто так не разговаривал с отцом.

— Значит, время пришло.

Ты выдавливаешь слабую улыбку, затем берёшь стакан пива, отпиваешь половину, прежде чем снова повернуться ко мне.

— Да, наверное. Я пытаюсь сказать тебе... спасибо. Я никогда ничего не значил для этого ублюдка. И никогда не буду.

— Ты должен иметь значение для самого себя.

— Да, я понимаю. Но думаю, что это простое человеческое желание — что-то значить для своего гребённого отца.

— Я тоже так думаю, — говорю я. — Но самосохранение также является важным фактором человеческой природы.

— Разве ты не волнуешься, что нажила себе врага?

Я качаю головой.

— Нисколько. Он ничего не сможет сделать, чтобы навредить мне. Если он создаст проблемы Калебу, то пусть так и будет. Неприятности Калеба его дело, не моё, — я беру тебя за руку, — пойдём, поздороваемся с твоими друзьями.

Ты фыркаешь:

— Эти засранцы? Они мне не друзья. Просто какие-то долбо*бы, которых я знаю. Такие, каким и я был раньше. Богатые, эгоистичные, высокомерные и абсолютно бесполезные. Ни один из них никогда и дня не проработал за всю свою жизнь. А эти сучки, что висят у них на руках? Точно такие же. Богатые, которые не делают ничего, кроме как ходят по магазинам на Пятой авеню, ставят уколы ботокса, нюхают кокс и ездят на нескончаемые каникулы в Хэмптон или грёбанные острова Тёркс и Кайкос, и всё это на деньги родителей. Ни один из них никогда не делал ничего сам. И я был точно таким же, как они.

— А сейчас?

— Я всегда хотел пойти по стопам отца. Я хотел компанию. Хотел быть частью того, что он делает. Он ужасный человек и дерьмовый отец, но он чертовски хороший бизнесмен. В этом я отличался от этих парней, потому что с того времени, как я был второкурсником, я работал на почте или в копировальной комнате, пахал, как лошадь по ночам и выходным, платил взносы. Папа никогда не давал мне ни единой поблажки, как своему сыну. Он приказал всем обращаться со мной, как и с любым другим кандидатом на каждой должности, на которую меня ставили. И некоторые люди относились ко мне ещё хуже, поскольку я Картрайт. Но я играл в эту игру, я понял правила и делал всё возможное. Я работаю каждый день своей жизни, начиная с десятого класса. У меня есть свои деньги. На свои сбережения я купил Мазерати. Приобрёл квартиру на собственные средства. Я получил кредит на открытие своего дела, не используя ни одну из папиных связей. Но всё это не имеет значения, — ты заканчиваешь это пиво и берёшь следующее. Я делаю четвёртый глоток шампанского. — Предполагалось, что я буду продолжать работать на него и позволю ему обращаться со мной, как с грязью. А теперь, когда я сам по себе, он ненавидит меня ещё больше.

— Поэтому это звучит так, как будто они никогда на самом деле тебе не нравились?

— Я вёл себя, как они. Как избалованный мудак. Я никогда не был беден. Я делаю, что хочу и когда хочу. Да, я сам зарабатываю, но я всё равно относился к женщинам, как к пустому месту. Использовал одну за другой только ради удовольствия. Считал всех вокруг меня дерьмом.

— Что изменилось? — мне очень любопытно.

— Ты, — ты не смотришь на меня, когда говоришь это.

Моё сердце сжимается. Переворачивается.

— Я? Джонатан, я сделала только то, за что мне заплатили.

— Я хочу тебя, Икс. Но не могу быть с тобой, и я знаю это. У меня от этих мыслей задница горит, понимаешь? Мы даже не друзья. Я не очень всё понимаю. Но ты... ты не похожа на всех тех, кого я когда-либо встречал. Ты... много значишь для меня. Тебе никто не нужен, ничего не нужно. Ты ни с кем не связываешься. Я не знаю, как тебе удалось заставить меня посмотреть на всё иначе. Честно, не знаю. Я просто... после встречи с тобой, думаю, я просто хочу иметь значение для кого-нибудь.

— Ты имеешь значение, Джонатан, — я осмеливаюсь на ещё один глоток, один длинный глоток, который сразу мчится к моему мозгу. — И мы — друзья.

— Только друзья, — это не вопрос, но чувствуется слабая, расплывчатая, мальчишеская надежда.

Мне больно разбивать твои ожидания.

— Да, Джонатан. Только друзья. Это всё, что возможно между нами.

— Почему? — ты поворачиваешься лицом ко мне.

Я стою спиной к бару, держа фужер обеими руками и наблюдая за гостями.

— Я не могу ответить на это, Джонатан. Это просто...

— Разве ты не можешь всё изменить?

— Нет. Я не могу, — выдыхаю я.

— А хочешь?

Я чувствую твоё дыхание около своего уха. Ты находишься слишком близко. Очень близко. Я ненавижу, когда ты делаешь это. Ты мой друг, Джонатан. И это слишком для меня, но ты не замечаешь.

Я хотела бы показать тебе, что наша дружба значит для меня. Но я не знаю как.

— Всем плевать, даже если и хочу, — я произношу это шёпотом, потому что не должна так говорить. Но я поступаю опрометчиво.

Томас достаточно далеко, он не может подслушать наш разговор. Но телохранитель всё ещё заставляет меня нервничать. Он здесь для моей безопасности, и, чтобы удержать меня. Мне интересно, что он сделает, если я попробую уйти, здесь и сейчас. Вернёт меня, наверное. Но... куда бы я пошла? Мир — это дорогое место.

И опасное.

— Почему, Икс? Почему плевать? — твой голос так близко, что я чувствую вибрации.

Что-то щёлкает внутри меня.

— Чёрт побери, Джонатан! Перестань задавать вопросы, на которые я не могу ответить!

Я допиваю оставшееся шампанское, а это не много и не мало — половина бокала, проглатываю его, ощущая, как оно обжигает моё горло, мчась вниз, и тяжело оседает в животе.

Я бегу. Сквозь толпу к маленькой незаметной двери, за которой находится уборная. Томас позади меня, молча следует на расстоянии.

Я открываю дверь ближайшей уборной, лёгкие в ступоре, глаза горят, грудь болит, сердце сильно колотится, всё передо мной словно в тумане. С грохотом закрываю дверь кабинки. Прислонившись спиной к холодному металлу двери, борюсь за спокойствие. За дыхание.