Маджонг

— Увидишь — поймешь, — улыбнулся Малевич. — А рукопись он пообещал отдать бесплатно. Если ты купишь альбом немецких акватинт начала девятнадцатого века.

— Альтруист, — фыркнула Рудокопова.

— Небольшой. За альбом он просит раза в полтора больше, чем он стоит на самом деле. А то и в два. Так что я бы советовал поторговаться.

— Конечно будем торговаться, Виталий Петрович, — засмеялась Рудокопова. — Будем торговаться за каждый цент с особым остервенением. Но скажу вам по секрету, что я их возьму по любой цене. А пока, если вы не против, я спрячу копии. Они мне очень пригодятся.

— Бери, конечно, — согласился Малевич. — Пей кофе. Стынет.

— Да-да, спасибо, — Рудокопова осторожно подержала в руках плохо вымытую чашку с темно-бурой неаппетитной жидкостью и через минуту поставила ее на стоявший неподалеку журнальный столик.

То, что Семенов решил продать свою часть рукописей и обратился за этим к Малевичу, было большой удачей Рудокоповой. Ей не составило труда найти Чаблова и Батюшека — все-таки они люди известные, а как быть с неизвестным литератором Семеновым, где его искать: в Германии, в Киеве, в России? Где? До этого утра она не знала.

«Если сегодня удастся купить бумаги Семенова, а Львов привезет из Семипалатинска долю Батюшека, можно будет всерьез торговаться с Чабловым, — думала Рудокопова, листая семеновские копии. — Какой ему смысл держать у себя четверть рукописи, если три четверти у меня и он их наверняка не получит? Собрать семьдесят пять процентов — это было бы отлично, сказочно хорошо. Ничего, — решила она. — Сейчас покончу с Семеновым и буду сама звонить Батюшеку в Семипалатинск. Надо проложить Львову дорогу к третьей части», — она поймала себя на том, что о частях рукописи сейчас думает как о пакетах акций. Только на этот раз ей недостаточно контрольного пакета. Ей нужно все!

— Ну вот и наш друг, — поднялся Малевич, услышав звонок, и направился в прихожую. — Пришел.

У человека, которого несколько минут спустя он ввел в комнату, было широкое курносое лицо, большие уши и рыхлая грушевидная фигура. В прижатых к животу маленьких ручках он держал замызганный полиэтиленовый пакет.

«Енот, — тут же поняла Рудокопова. — Похож. А в этом рваном и грязном пакете у него Гоголь. Замечательно».

— Вот, Леночка, — Малевич подвел к ней Енота, — знакомься, это известный писатель с большим европейским именем, Е-е. Анатолий Се менов.

— Боже мой, — прижала руки к груди Рудокопова, — я столько о вас слышала. Если бы Виталий Петрович сказал, что увижу здесь сегодня именно вас, обязательно взяла бы с собой ваш роман и попросила автограф. Такая досада.

— Ну что вы, — обрадовался Енот. — Я вам подарю. Не сейчас. Сейчас у меня с собой нет.

«Слава богу, — подумала Рудокопова. — И не надо».

— Спасибо. Спасибо большое, — изо всех сил засияла она глазами на Енота. — А теперь покажите же ваш замечательный немецкий альбом. Виталий Петрович так его расхвалил, что мне просто не терпится увидеть это чудо.

Енот извлек из пакета альбом и протянул его Рудокоповой:

— Вот, пожалуйста.

— Та-ак… обложка в замечательном состоянии, корешок… какая прелесть. Виталий Петрович, вы видели эту прелесть?.. что вы думаете?

— Что тут, Леночка. Смешанная техника, акватинта и немного сухой иглы. Состояние безупречное. Цена.

— Да! Цена! — подхватила Рудокопова. — Анатолий, цена мне кажется немного завышенной.

Она рассчитывала, что тут Енот перейдет к рукописям, которые он «дарит» покупателю, но Енот неожиданно согласился немного снизить цену. Рудокопова еще надавила, но Енот Семенов по-прежнему говорил только об альбоме и упрямо молчал о рукописях.

Она не хотела заговаривать о них первой и подумала, что пора бы Малевичу взять это на себя. Тот, видимо, тоже так решил и, довольно театрально хлопнув себя по лбу, вдруг «вспомнил»:

— Анатолий, мы ведь не все показали Леночке! Еще ведь были рукописи. Скорее их доставайте!

— Рукописи? — безразличным тоном переспросил Енот. — Я ведь их не продавал, я предлагал альбом. Вот он, пожалуйста. А рукописи, вы же помните, — это подарок. Если их отсутствие как-то снижает в ваших глазах ценность альбома, что ж, я готов еще немного снизить его цену. Но совсем немного.

— Как понимать это «отсутствие»? — холодно переспросила Рудокопова. От ее сияющей улыбки и следа не осталось. Енота даже передернуло от режущего взгляда, которым она прошлась по нему. — У вас нет рукописи? Вы кому-то ее уже продали? Или подарили?..

— Да никому я ее не дарил, — обиженно огрызнулся Енот. — Час назад еще была у меня. — Енот достал из пакета Кадорицу и показал сперва Рудокоп овой, потом Малевичу. — Все из-за этой гравюры. — И он подробно рассказал, как хищный Бидон похитил его папку с альбомом и рукописями, а потом спрятал ее содержимое в разных местах своего павильона.

Рудокопова слушала его внимательно и напряженно. Посреди рассказа она почувствовала, что нестерпимо хочет пить, но перебивать Семенова не стала. Под руку ей попала чашка с холодным кофе, и она выпила ее содержимое одним глотком, даже не почувствовав вкуса.

— Как вы думаете, она еще там?

— Папка? Да конечно там. Куда он мог ее деть за это время?..

— Едем! — Рудокопова поднялась. — Мы должны ее немедленно забрать.

— Я с вами, — заволновался Малевич. — Секундочку подождите, я сейчас оденусь.

— Хорошо, Виталий Петрович, — согласилась она. — Ждем вас в машине.

Спускаясь, она вызвала ребят из охраны. На всякий случай.

«Что это у меня за странный вкус во рту? — вдруг удивилась Рудокопова, открывая дверь автомобиля. — Словно окурков наелась. Или тины какой-то».

Игра VIII

— Вчера читал греков и вдруг понял, что демократия — совершенно бесчеловечная форма правления, — Зеленый Фирштейн снес двойку иероглифов.

— Какие именно греки подтолкнули тебя к этой спорной мысли? — осторожно поинтересовался Старик Качалов.

— Да вся их история, буквально вся история афинской демократии — это череда неблагодарных и безжалостных поступков народа по отношению к своим вождям. Они же повыгоняли самых достойных: Мегакла, Ксантиппа. А Фемистокл? «Раз греки не хотят сражаться по своей воле, я заставлю их это сделать». Заставил и выиграл Саламинскую битву. Построил стены вокруг Афин, укрепил Пирей, сражался при Марафоне. И что в благодарность? Обвинение в сговоре с персами, остракизм, изгнание.