Маджонг

В результате он отправляется к персам, и Артаксеркс поступает с ним достойнее, чем собственный народ.

— А ты знаешь, я с тобой соглашусь, — неожиданно не стал спорить Старик Качалов. — Абсолютная монархия действительно человечнее. По крайней мере в тех случаях, когда решения принимает не бюрократия, а монарх. Монарх — человек, и в его решениях неизбежно проявляется личность. А демократия обезличена. В этом, кстати, ее сила.

— Ты это уже однажды говорил, — Сонечка удивленно посмотрела на Старика Качалова. — Вы оба это уже говорили. И совсем недавно.

— Да бог с тобой, Сонечка, — удивился Качалов. — Никогда мы с Фирштейном не говорили о греках.

— Не говорили, Сонечка, — подтвердил Зеленый Фирштейн.

— Что ж, мне это приснилось?.. — хотела возмутиться Сонечка, но осеклась. — Точно. Это был сон: мы вот так же играли в маджонг и вы спорили об афинской демократии.

— Кто же выиграл, Сонечка? — спросил Зеленый Фирштейн без особого интереса.

— Не помню, — долгий внимательный взгляд Сонечки уткнулся в переносицу Зеленого Фирштейна. — Это был не очень приятный сон.

— Кошмар, да? — догадался Зеленый Фирштейн. — Мне один такой снится. Тягучий и вязкий. Когда игра давно должна сложиться, но нет нужного камня, все нет и нет, и я понимаю, что он никогда уже не выпадет. Очень неприятно, согласен с тобой.

— Да нет, там все было иначе, — отвела глаза Сонечка.

— А мне армия до сих пор снится, — сознался Толстый Барселона. — И ведь я все знаю, даже во сне знаю, что ни казармы нашей нет, ни части — на ее месте давно уже новый жилой район построили, а все равно.

— А мне сны не снятся, — отмахнулся Старик Качалов. — Или снятся, но я их не помню, что, согласитесь, одно и то же.

— Счастливый, — позавидовал Зеленый Фирштейн.

— Не жалуюсь.

Глава восьмая Кафе «Иртыш» и прочий Семипалатинск

Игрок может вслух объявлять свои снос. Это не является обязательным, но считается вежливым.

Правила игры. Раздел «Игровая практика».

«Батюшек ничего не заметил просто потому, что не знал, что искать», — подумал Регаме, едва проснувшись. Эту не слишком глубокую мысль он трепал всю дорогу от дома Батюшека до гостиницы; с нею он заснул накануне днем, просмотрев перед сном еще раз купленные документы, с нею же и проснулся почти сутки спустя.

Номер заливало мягкое осеннее солнце, было тепло и тихо. Регаме потянулся, увидел в окне лоскут изжелта-синего невысокого казахского неба и вдруг почувствовал себя молодым и удачливым. Он отлично выспался, как давно уже не высыпался в Киеве.

Всю ночь, проведенную накануне в доме Батюшека, а потом еще и часть дня он связывал одних людей Чаблова с другими его людьми, а этих уже с людьми Батюшека, подгонял и первых, и вторых, и третьих, и добился-таки того, что части огромных неповоротливых финансовых машин, разбросанные по разным континентам и разным часовым поясам, заработали вместе и за несколько часов выполнили все, что при других условиях могло занять у них неделю-полторы. Из Киева, где уже был поздний вечер, ушло на Кипр, где тоже давно стемнело, распоряжение перевести деньги Батюшеку; на Кипре попросили инвойс для оплаты, и Регаме передал эту просьбу офису Батюшека в Алма-Ате, где к тому времени поздняя ночь собиралась перейти в раннее утро; алма-атинский офис всполошился и спросонья ничего не мог понять, требуя личного приказа Батюшека, который и сам к тому времени давно уже спал; Регаме надавил на алмаатинцев, те наконец въехали в суть дела и велели дела-верскому оффшору Батюшека выставить инвойс кипрскому оффшору Регаме; в Делавере был разгар рабочего дня, но там почему-то очень удивились полученному распоряжению и затребовали подтверждение; подтверждение ушло, когда в Алма-Ате медленно разгоралось осеннее утро, а в Нью-Йорке дело шло к вечеру; наконец инвойс был отправлен из Америки на Кипр и получен глухой средиземноморской ночью. Когда со счета кипрского оффшора Чаблова в Ситибанке на счет делаверского оффшора Батюшека в том же Ситибанке были наконец переведены деньги и отчет о транзакции лег на стол Батюшека, в Семипалатинске дело шло к обеду.

— Вы проверили, — спросил бодрый, выспавшийся Батюшек у бодрого, выспавшегося менеджера, — деньги поступили?

— Да, — подтвердил тот, — все деньги на счете.

— Тогда подготовьте акт передачи и отдайте коллеге, — он кивнул в сторону Регаме. — И поскорее, человек ночь не спал.

— Две ночи, — уточнил Регаме.

Батюшек внимательно посмотрел на него и еще раз кивнул: «Об Агриппе мы с тобой договорились. Не забудь».

Засыпая, Регаме сунул папку с купленными документами под подушку. Ничего лучшего в его измученную двумя бессонными ночами голову не пришло.

* * *

В заводской столовой его накормили отличным обедом. В буфете было свежее, только накануне сваренное пиво, первая бутылка — бесплатно.

Регаме взял одну, перелил ее содержимое в высокий бокал и сделал несколько глотков.

— Превосходное пиво, — кивнул он казаху, сидевшему за соседним столиком и временами поглядывавшему в его сторону.

— У нас его не любят, — ответил тот.

— Не любят? — удивился Регаме. — Почему?

— Горькое, — скривился казах. — Невкусное. У нас любят другое пиво.

— Да бросьте, — не поверил Регаме. — Что значит горькое? Эта благородная горчинка роднит его с лучшими чешскими сортами. Кстати, не знаете, чехи к нему руку не приложили?

— Да тут все приложили руку: чехи, немцы, украинцы. Одни технологию продали, другие проект подготовили, третьи линию смонтировали. Так что, говорите, хорошее пиво?

— Превосходное, — подтвердил Регаме неожиданно севшим голосом. — Значит, все руку приложили, — повторил он слова общительного казаха, — и сварили гениальное пиво?

Он сделал еще один торопливый глоток, прощаясь, кивнул казаху и быстрым шагом направился в номер.

Когда Регаме вышел из зала, казах сокрушенно покачал головой и сказал полной женщине неопределенных лет и национальности, обедавшей с ним за одним столиком:

— Не умеем мы себя ценить. Варим отличное пиво, иностранцы пьют и хвалят, а мы кривимся: горькое. Пойду возьму бутылочку.

«Победитель опять не получает ничего», — думал Регаме, трясясь в маршрутке, которая короткими перебежками по пересеченной местности семипалатинских дорог пробиралась к центру города.

Среди купленных документов не было ни одного целого — только разрозненные листки, отдельные страницы, обрывки, отрывки. Всего два-три дня спустя эти обрывки объединятся с теми, что хранятся у Чаблова, и очень может быть, хотя бы часть удастся прочитать целиком. Впрочем, не исключено, что собранными вместе Чаблов их ему и не покажет. И это будет очень и очень печально, потому что у Регаме была уже версия, проверить которую он мог, только объединив разрозненные части архива.

Для начала он решил снять копии с документов. Самые обычные копии с самых необычных в этом городе документов. Даже более необычных, чем рукописи Достоевского, огрызки которых хранились в избе-музее. Но те давно изучены, и с ними все более-менее ясно, а вот содержимое папки Регаме.