Магдалина

Тут до меня уже стало кое-что доходить. Я и раньше догадывался о том, что в стране, которая трещит по всем швам, неизбежно должен происходить некий тайный передел “общенародного достояния”, но мои частные соображения и высказывания на этот счет носили абстрактный, бездоказательный характер и возникали от случая к случаю, когда мне в очередной раз отказывали в приобретении какого-нибудь прибора или урезали экспедиционную смету. В такие минуты я впадал в прострацию и порой даже опускался в своих мыслях до низкой нехорошей зависти к одному из своих бывших сокурсников, который, получив грант, торчал в Париже, вполне комфортно занимаясь систематикой голотурий. Для того же, чтобы добиться каких-то наглядных, весомых результатов в моей области – я уже четвертый год отыскиваю и пытаюсь представить мировой общественности неоспоримые доказательства существования “снежного человека” – требуются, как и для успешного ведения войны, три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги. И потому, в очередной раз ткнувшись носом в голое дно академической кормушки, я невольно задавался вопросом: куда они подевались? При том, что еще лет пять назад одна лаборатория весьма успешно подшутила над соседями, тайно вписав в их скучную как прачечный счет лабораторную смету расходы на приобретение пассажирского самолета Ту-154 с экипажем. Смета благополучно прошла все инстанции, обросла внушительной “бородой” подписей и печатей, и была завернута только на уровне Министерства гражданской авиации по причине отсутствия свободных транспортных единиц. Скандал разразился порядочный, директор института получил персональный выговор с занесением, но автора этой гениальной хохмы так и не нашли, так как смета была отпечатана на машинке, а машинистка, печатавшая ее, к тому времени уволилась и уехала в неизвестном направлении. Впрочем, даже если бы она и не увольнялась, это вряд ли помогло бы установить автора скандальной статьи, потому что для проведения графологической экспертизы требовался черновик, с которого печаталась смета, и куда шутник, по всей вероятности, собственной рукой вписал это идиотское требование.

Впрочем, эта хоть и анекдотическая, но весьма характерная для того периода советской академической науки история не имела прямого отношения к нашему ресторанному разговору, она лишь слегка сместила акценты, обратив наш подогретый коньяком пафос на такую безобидную и общедоступную тему как “снежный человек”. Сесквочь. Бигфут. Киик-адам. Алмасты. Наш ближайший родич, отказавшийся от сомнительных благ нашей, так называемой, цивилизации и, за счет этого, значительно опередивший вид Homo sapiens – то есть нас, обычных людей – по целому ряду биологических показателей. Я, к сожалению, не могу привести здесь мозаичные компьютерные диаграммы, полученные после специальной обработки коротенького куска кинопленки, на которой падаюший с лошади Роджер Паттерсон запечатлел плавно и стремительно – около 10 км/час – уходящего в лес бигфута, тем более, что для скептиков, уже тридцать лет упорно стоящих на том, что камера сняла лишь одну из младших “голливудских” разновидностей Кинг Конга – это не доказательство. Как, впрочем, и для тех, кто вполне равнодушно, то есть безразлично, принимает сам факт существования “объекта”, мысленно относя его в ту графу, где собраны такие аномалии как НЛО, призраки насильственно умерщвленных императоров, мастера левитации и припухающие от начинающегося разложения зомби. Скажу только – и поверьте мне на слово! – что даже крупнейшие мастера восточных единоборств после внимательного изучения этих диаграмм единодушно признавали, что не могут представить себе сэнсэя, который мог бы, облачившись в звериную шкуру, с’имитировать перед камерой столь совершенное, с точки зрения биодинамики, движение. Так что хотите верьте, хотите нет. Во всяком случае, Валерий верил. Даже больше – он знал, что “снежный человек” существует, и что поимка или иное “вещественное доказательство” его бытия – вопрос времени и… денег, денег, денег.

– Но это я верю, – говорил он, щелкая зажигалкой и через весь стол протягивая к моей сигарете язычок пламени, – а ты вон на того посмотри!.. “Фольксваген” он купил, понимаешь, а сам как был дурак, так дураком и остался… Оформит свою тачку, нагрузит ее “Панасониками”, “Самсунгами”, костюм купит, синий, габардиновый, приедет в свою Мамыровку, поставит телевизор в угол под иконами, сядет против него в новом костюме, закурит “Мальборо”… Троглодит!.. Скажи такому, что тебе деньги нужны, чтобы “снежного человека” поймать, да еще объясни, что эти деньги ты надеешься получить из тех самых налогов, которые с него же, фермера, и дерут – так он тебя собственными руками придушит!

– Ну если так, то конечно, – тупо соглашался я, – но если не сразу в лоб, а постепенно… Объяснить всю важность этой проблемы, близость ее решения…

– Да в гробу он видал эти твои объяснения! – усмехнулся Валерий, – плевать ему на все ракеты и балеты – ему нужен стакан водки, шмат сала, толстая похотливая телка и какая-нибудь американская “стрелялка” по ящику…

– Итальянские лучше, – сказал я.

– Слишком тонко, – сказал Валерий, – не прошибет… И я ведь не потому так говорю, что я против деревни, ради бога, я сам из Сибири, у меня дед по матери в Невьянске сапожником был, дядька в Челябинске на курсах фельдшеров учился… И вот когда он там на “скорой” работал, вызвали их как-то среди ночи в кабак, где лесник по пьянке себе охотничьим ножом член отхватил по самое некуда…

– Вот видишь, – перебил я, слышавший эту историю уже раз восемь, – сам из деревни, а ругаешься!..

– Я ругаюсь, когда с этой деревней носиться начинают и причитать: ах, вымирает!.. Ох, исчезает!..

– Однако, так оно и есть, – вздохнул я, вспомнив свои одинокие экспедиционные ночевки в темных, сырых срубах и сияние звезд сквозь лохматые дыры в прогнившей дранке, когда-то плотными рядами покрывавшей крышу давно вымершего, брошенного дома.

– Да, ты прав, они не виноваты, – сказал Валерий, опять посмотрев в сторону фермера, – никто ни в чем не виноват, потому что каждый по отдельности всегда может сам перед собой оправдаться…

Фермер, сидевший через два столика от нас, по-видимому почуял, что разговор каким-то боком касается его. Впрочем, на его каменной спине была написана такая смертная безысходная тоска, избавить от которой могла либо хорошая драка, либо задушевный разговор со случайным ресторанным собутыльником, переходящий во взаимные душевные излияния. Ни я, ни Валерий не были любителями пьяных исповедей, но когда фермер встал и обернулся к нам, мы оба поняли, что альтернативой в данном конкретном случае может быть и драка. Но даже при удачном ее исходе лиловый “бланш” под глазом никак не входил ни в мои, ни в Валеркины планы. Я на миг представил себе, как наутро поднимусь на кафедру и, наполовину прикрыв темными очками густо напудренную “сливу”, начну объяснять студентам основные принципы построения математической модели экологической системы, и такая вполне корректная фраза, как “шел бы ты, дорогой, куда шел” – застряла у меня в глотке. Валерий тоже собрался, поправил узел галстука и, опустив очки на тонкий кончик носа, в упор уставился на приближающегося фермера.

– Присесть можно? – не вполне твердым сиплым баритоном заговорил тот, захватив мощной ладонью гнутую спинку свободного стула.

– Садитесь, – сказал Валерий, рассеянно и в то же время насмешливо разглядывая его лицо поверх очков.

– Нет, если я мешаю, вы скажите, я это, я того… – затоптался он, натолкнувшись на Валеркин взгляд.

– Да чего уж там, садись! – сказал Валерий, подвинув к нему пустой фужер и до половины наполнив его коньяком.

Фермер сел, взял фужер, подержал его над скатертью и, глянув на меня, опять повторил, что если он влез в чужой разговор, то он сейчас уйдет, хоть ему и очень хочется выпить и поговорить с “миллионщиком”.

– Хочется – говори! – сказал Валерий, – и вообще делай, что хочешь – ты же свободный человек!.. Или я не прав?

– Прав! – решительно подтвердил фермер, со стуком опуская на стол фужер, – уже полтора года как свободный… Вот справка, паспорт, права…

Он толстыми пальцами принялся было расстегивать тесный темно-синий пиджак, но Валерий сказал, что и так верит ему, без всяких бумажек.

Выпили за свободу. Фермер достал из кармана мятую пачку “Беломора” и закурил, спрятав папиросу в густо татуированном кулаке. Потом заговорил, глубоко затягиваясь и выпуская густые струи дыма из волосатых ноздрей.

– Свобода… – начал он, глядя в точку колючими прищуренными глазками, – у нас ведь в Покровке так заведено – как после получки или на празднике каком покалечат кого или даже убьют, участковый даже и не ищет – кто начал да кто виноват?.. Он список перед собой положит и смотрит: Васька недавно вышел, рано еще сажать, у Мишки жена месяц как родила – нельзя ее без кормильца оставлять… А вот Григорий – это я Григорий – ни жены, ни детей, и восемь месяцев гуляет… Зовет участковый пацана с улицы и говорит: сбегай ты, Колюня, до Грини, и скажи ему… А Грине уже ничего говорить не надо, он уже все сам быстрее участкового посчитал, вещички собрал, сидит-ждет на крылечке, цыгарку смолит… Ему, Григорию, один хрен где лес валить – он, лес, везде одинаковый, на зоне иногда даже и получше, да и техника там не то, что на воле: там на ломаном бульдозере в тайгу не пошлют…

Он бубнил, а мы сидели и от нечего делать слушали весь этот бред, хотя это, в общем-то, был и не бред, а самая натуральная действительность, без всяких миражей. И про соцсоревнование на зоне, и про то, что он там среди зэков первое место держал, просто так, не за то, чтобы срок скостили, потому как рецидивист. В какой-то момент Валерий даже снял очки, и я вдруг увидел в его глазах хищный проблеск профессионального интереса.

– А теперь, говоришь, свобода?.. – переспросил он, когда Григорий вдруг замолк на середине фразы.

– Свобода, – сумрачно кивнул тот, с шипением вдавливая папиросный окурок в лужицу селедочного рассола.

– Драться, что ли, перестали в вашей… как ее?..

– Да ты че? – изумился Григорий, – чтоб в нашей-то Покровке на Пасху или майские никому ребра не поломали?.. Не, брат, так не бывает!..

– Или ты притих, старый стал, пять-семь стаканов засадил, и на печку?.. Тараканов давить?.. – продолжал подначивать Валерий.

– Ты че?.. Каких тараканов?.. – помрачнел Григорий.

– Да это так, шутка, – примирительно вмешался я, – а вы говорите, говорите, мы вас внимательно слушаем…