Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Из морга привезли домой к матери, а завтра похороны. Хасай купил уже давно себе участок, отгородил высоким, из настоящего белого камня забором. На де-сять могил. "Думал, уйду первым я.- Говорил и пла-кал.- Сам первый переселюсь, думал, а оказалось, сын". Даже нечто вроде мавзолея построил, храм - не храм, склеп - не склеп. С минаретом и куполком. Мно-го разговоров было, но что толку? Не разрушать же! По-хоронят Гюльбалу не в склепе, это для Хасая, а рядом. И будет первая могила на семейном участке. Такого Гюльбалу, как в тот вечер, Мамиш раньше не знал. Готовился в дальний путь. Потом отметят, как положено, день третий. И снова в доме Хуснийэ-ханум - там, где родился, а не где жил. И не любил. Же-на это чувствовала. На портрете Гюльбала не похож на себя. Здесь серьезен, а когда говорил, ехидный такой, и теперь: смотрит точно живой, с издевкой. Хуснийэ как-то выступала: "Отсталые обычаи! Иссушают душу на-рода! Третий день, седьмой, каждый четверг!.." Отме-тят день третий. И, посмотрев в глаза вдовы, Мамиш поймет: знала она, догадывалась, "...от ее грудей". На нее сразу столько ударов: отец, муж... Держится, моло-дец. Что же ты так, а, Гюльбала? Ничто не скроется, годом раньше, годом позже. И в который раз Хуснийэ смотрит на портрет Гюльбалы, увеличенный кем-то срочно, и пристает к каждому, кто приходит выразить соболезнование: "Мне это снится? Ну скажите же, что все это неправда,

что вам стоит?" Будто вся высохла, и слезы находятся, и какая-то сила держит, не дает умереть. И шли, шли люди. Казалось, весь город про-шел в эти дни через их двор: женщины сидели на первом этаже, а мужчины поднимались на второй. То си-дят тихо, молчат, а то вдруг - в мужской половине - заведут обычные разговоры о том о сем. "А я ему: "Мы с твоим отцом...".- "Слышали? Сняли! Да еще как!.." - "Не сегодня завтра... Дни его сочтены... А что врачи? Только диплом!.." - "...Но на его место надо другого, а людей откуда возьмешь? Вот и земляков своих вынужден..." Разговоры, разговоры, и все реже по-минали Гюльбалу. А Хасай на седьмой день уже улыб-нется! Даже улыбнется! Как не улыбнуться, если смеш-ные анекдоты сочиняют! Нескончаем людской поток, нескончаем.

Суд родных, суд свой, суд официальный. Первый бесцельный, потому что всего не расскажешь, что знаешь, третий для папки, так положено, надо вы-яснить: убийство? самоубийство? несчастный случай?

нет! нет!

– Конечно же... Да, да, несчастный. От своего не уйдешь, оставив, как ящерица, кожицу. Хасай ночевал у Хуснийэ: оставлять одну опасно. Ноче-вали здесь и жены Гейбата и Аги.

"Неправда это!" - вдруг кричала Хуснийэ. И крик про-никал к Мамишу, и спать страшно, невозможно.

Мамиш и не предполагал, что следователь давно, мо-жет, о том и мечтал, чтобы увидеть наконец Мамиша, поговорить с ним не для протокола, а так, по душам, начистоту. И что следователь, звали его Саттар, знает нечто такое о Хасае и о Бахтияровых, о чем и понятия не имеет Мамиш.

Можно даже сказать, что именно Хасай, но не прямо, а косвенно, стал причиной выбора Саттаром профессии. Но он - лицо не частное и вызвал Мамиша по вполне определенному делу, и не дозволено ни словом, ни на-меком выразить свое пристрастие к семье Бахтияро-вых, дабы не отстранили тебя от расследования. У каждого ведь есть тот неожиданно случайный день в жизни, который оказывается вдруг поворотным в судьбе. Сидишь, с увлечением решаешь сложную ма-тематическую задачу, и вдруг приходит друг, показы-вает тебе стихи, вот, мол, какой интересный сочинитель объявился по соседству! Тебя за живое задевает вос-торг друга, ревность вспыхивает в тебе, и ты, сам того, может, не желая, говоришь: "Ну, это пустяки, я тоже так могу!" Бросаешь задачу, и, пока друг знакомится с ее условиями, в тебе неожиданно рождается нечто, ты сочиняешь двустишие-экспромт, причем сразу два, шуточную пародию на друга, будто он зеленая завязь на инжировом дереве, переиначивая то ли читанное, то ли слышанное. И рифмы есть, и мысль высекается, и самому удивительно, и другу. Ты снова кумир, ты снова первый, и прости-прощай биномы, или погиб ты, про-пащий человек, или вознесся, сжигая себя и обжигая публику, или и то, и другое вместе. Нечто подобное случилось и с Саттаром, у которого и в мыслях не было стать юристом, он и слова такого не знал, когда у них по соседству поселилась семья брать-ев-близнецов. Саттар горевал, потому что с братьями поменялся, отдав две маленькие смежные комнаты, их сосед, человек одинокий, тихий, дядя Христофор, как называл его Саттар, или Колумб, как называл отец. Христофор, пристрастивший мальчика к шахматам и научивший его матовать голого короля королем и ладь-ей, подарил Саттару пропахшие табаком шахматные фигурки в картонной коробке и раскладную бумажную доску с изображенными в клетках шахматными чем-пионами мира и знаменитыми гроссмейстерами и уехал поближе к своей сестре, у которой недавно умер муж, оставив ее с годовалой дочкой.

О том, что новые соседи братья-близнецы, Саттар узнал позже: один из братьев, седой и женатый, казался стар-ше. Общая галерея была небольшая - они да эти братья. Мать Саттара в отличие от отца отнеслась к жильцам с участием, и Саттар вскоре понял причину этой материнской жалости и отцовской настороженно-сти: отец, как однажды невольно подслушал Саттар, боялся за него же, за сына, ведь один из братьев слаб умом. Но братья жили здесь недолго. Вскоре им дали отдельную квартиру в новом доме, выстроенном на-против: у седого, Ильдрыма, родились, надо же такое, тоже близнецы. Мать Саттара отвезла роженицу в боль-ницу, потом примчался туда и Ильдрым. Тут же им сообщили, что родились два крепыша-близнеца. Мать Саттара расплылась в улыбке, кинулась было поздрав-лять молодого отца с такой редкой удачей, но ее будто Кипятком облили - лицо Ильдрыма при этом известии стало белым, как мел... Отцу Саттара пришлось, когда те вернулись из больницы и жена рассказала о случив-шемся, пригласить молодого отца, усадить его рядом и успокоить: природа не обязательно должна повторить их судьбу в судьбе новорожденных. До поздней ночи сидели тогда с Ильдрымом отец и мать Саттара. Стра-хи, как потом оказалось, были напрасными - дети ра-стут, вполне нормальными, только один флегматик, а другой взрывчат, как холерик. С тех пор много раз сменялись в родном городе Саттара времена года. Были зимы буранные, с большими снегопадами, и Саттару приходилось, прилетая из Москвы, где он учил-ся, на каникулы в Баку, чистить дорогу с аэродрома в город; чистить от снежных сугробов небывалой высо-ты; были лета странно холодные, будто и не июль во-все, когда от жары прежде, бывало, плавился асфальт, а московская осень. И Саттар стал работать старшим инспектором уголовного розыска в районной милиции, неподалеку от углового дома, где жили Бахтияровы, о которых он так много слышал, в том числе историю в тот памятный вечер, поразившую его, историю о Хасае и Дэли Идрисе.

Разошлись пути-дороги с одноклассниками, однокурс-никами, сверстниками; кто-то позабыт начисто, даже имени не помнишь, другой очень высоко поднялся и не дотянешься, а случится заговорить, и не поймешь, верить ему на слово или нет, третий и вовсе забросил юриспруденцию, на ином поприще действует. Но все пока на подступах к ключевым позициям. Для поко-ления Саттара время еще не подоспело, они где-то ме-жду тридцатью и сорока годами; пройдет пять-шесть лет - и кто знает, кто где окажется. Жмет, жмет поколе-ние, накапливает силы для прыжка; бесспорно, и мини-стры будут, и повыше кто пойдет. Как-то случайно встретился с одноклассниками. Один, оказывается, уже лауреат, как это он пропустил в газете, за автоматиза-цию нефтедобычи получил. Но лишь Амираслан, пожа-луй, подает пока надежды на взлет; разговор о том о сем, и, к изумлению своему, Саттар узнал, что Амира-слан, оказывается, в замах у Хасая ходит, чуть ли не всем городским транспортом ведает, артерию в руках держит. И всего добился без помощи именитого мужа сестры - Джафара-муэллима. Пока Саттар в Москве учился, Амираслан "биографию делал" - к удивлению сестры и с одобрения зятя, пошел рабочим на вагоно-ремонтный завод, вступил там кандидатом в члены партии; работая, учился, и в выборе специальности"

может быть, сказался, как бы тешил себя Саттар, и его совет; но Амираслан и без него решил, что юриспруден-ция - основа основ знаний; учился заочно и вскоре получил диплом; и армия была обойдена ("Между на-ми, это же потерянное время!" - сказал он сестре, но так, чтобы слышал и зять; тот хотел было снять очки, выйти к ним и возразить, но миг был упущен и он мах-нул рукой - связываться с ними, тем более спорить не было ни сил, ни желания, выпадал редкий день, когда можно отдохнуть); член партии, и работа тут же, на вагоноремонтном заводе: юрисконсульт по трудовым спорам; облысел спереди чуть ли не до макушки, за-щищая интересы рабочих, обострил отношения с на-чальством и в один прекрасный день, года через три, совершил свой оригинальный рейд к Хасаю и выслу-шал затем его нотации: "Жена есть... дети есть..." Но об этом в свое время.

Так вот, случилась беда, какая бывала в большой прак-тике Саттара не раз, и он взялся за расследование: тот-час выехал на место происшествия, определил и заак-тировал смертельный исход; затем осмотр квартиры, комнаты, подоконника; экспертиза: не было ли умыш-ленного убийства? степень опьянения? временные параметры - выпадения и клинической смерти; и не-медленные допросы; Мамиш был третьим, после Хуснийэ-ханум, к которой Саттар отправился тут же, и жены, увы, уже вдовы, Гюльбалы.

Пришел в угловой дом, но там толпилось столько на-роду и так причитала Хуснийэ-ханум, что потолкался и ушел, понимая еще до прихода сюда бессмысленность своего визита. Уходя, встретился глазами с Мамишем. Тот, глядя на человека в милицейской форме, с капи-танскими погонами, решил, что это из знакомых Хасая или Гюльбалы. "Как будто нельзя в штатском!.." А ко-гда кто-то из соседей шепнул: "Следователь",- Мамиш невольно подался вперед. Следователя поразил по-дет-ски страдальческий взгляд Мамиша, так не соответст-вовавший его росту и широким плечам, и он тихо, как и пришел, спустился по лестнице и вышел, выбираясь из толпы, на улицу. Пройдет третий день, решил сле-дователь, самый пик траура, тогда можно будет прийти снова. И уже зная данные экспертизы. От Хуснийэ-ханум лишь то и узнал Саттар, что именно Мамиш накануне несчастного случая виделся с Гюльбалой, почти всю ночь сидел у него. "Они же как братья были, самые близкие, где же ты, Мамиш, почему не расскажешь, отчего погиб мой сын? Иди же, где ты?.." А Мамиш стоял неподалеку, дойдет очередь и до Мамиша, Саттар знал Хуснийэ-ханум как активист-ку района, но не был знаком с нею и даже недавно встречал ее как-то на "улице и, приблизительно пред-ставляя ее возраст, подивился ее совсем молодому об-лику: шла она быстро и решительно, одетая не броско, но нарядно, гладко причесанная, с гордо посаженной головой. А тут перед ним женщина с дряблыми щека-ми, старая-престарая, с распущенными седыми волоса-ми; сквозь выкрики, причитания и вопли, от которых у Саттара по спине пробегали мурашки и холодела ма-кушка, нетрудно было и неследователю понять, сколь велика ее ненависть и к Хасаю, и к его второй жене, имя которой не сходило с уст Хуснийэ-ханум в минуты, когда рыдания на миг оставляли ее. "Убили, убили моего сына,- кричала она.- Оставили меня одну перед этой бандой! На кого мне теперь положиться на старо-сти лет? Накажите убийц,- умоляла она, и тут же в голосе ее угроза: - Я этого так не оставлю, я накажу преступную шайку! Они убили моего единственного, моего родного, моего мальчика ненаглядного!..- И сле-зы, такие горючие, такие обжигающие, текли и текли из ее воспаленных глаз.- Где же Мамиш, куда он дел-ся? Вы у него спросите, он все-все знает!.." Потом жена-вдова Гюльбалы.

Так вот она чья дочь!.. У нее свое горе, не меньшее потрясение, чем это.

"Странно,- думал Саттар,- но Хуснийэ-ханум ни ра-зу не вспомнила о невестке, будто и не женат был сын, хотя именно жена Гюльбалы и должна была ночью быть дома и о ней в первую очередь и следовало ска-зать".

– А я ему не нужна была вовсе. Он другую любил.

– Кого?

– Это вы узнайте сами.

– Может, вам кажется?

– Ну, да, вы мужчина, женщина-следователь об этом бы не спросила.

– А сами-то вы знаете, кого именно любил, или толь-ко догадывались?

– Я видела, что не нужна ему, а он же мужчина, он

не может без женщины.

Она оперировала двумя категориями - женщины и мужчины.

Вот и Мамиш. Он сидит напротив Саттара, и Саттару отчего-то симпатичен этот парень; может, это чувство обманчиво, кто знает? Но как вызвать его на откровен-ный разговор?

Надо же, оба они почти ровесники, одно поколение, у каждого за плечами жизнь, о которой можно рассказы-вать, вспоминая забавные истории, сидя за чашкой ко-фе или, если Мамиш играет в шахматы, за шахматной доской. Глядеть с балкона на огни родного им обоим города, который разросся, раскинулся, ах как похоро-шел, чистый и нарядный, потом выйти к бульвару, к бухте, похожей на серп, побродить по знакомым до боли улицам детства, вспоминая, а что же было здесь прежде, ведь изменился, очень изменился родной го-род!.. Как жаль, что вебти им иные речи, когда один спрашивает, доискиваясь истины,- ведь надо же! Случилось такое!..
– а другой, да еще в шоковом состоянии, когда погиб близкий друг, должен отве-чать, поведать самое сокровенное незнакомому че-ловеку.

Но именно здесь, сидя у следователя, у которого ум-ные, добрые и понимающие глаза (обидно, что именно при таких трагических обстоятельствах они встрети-лись!), Мамиш вдруг вспомнил то, чему не придал осо-бого значения в ту ночь, когда возвращался от Гюль-балы; потому, видимо, не придал, что факты были ошеломляющие, а это лишь слова. И вспомнил, кажет-ся, оттого (Мамиш был как в тумане, и верил, и не ве-рил случившемуся, и никак не мог отогнать от себя крик Хуснийэ, который разбудил его; это было дня два или три назад, но такие длинные и длинные дни, никак не кончатся...), что следователь задал ему вопрос: "Не было ли у него разлада между жизнью, которой он жил, и тем, что он думал?"

– Надо хоть раз в жизни,- сказал Гюльбала в ту ночь Мамишу,- каждому из нас суметь ответить самому себе: зачем ты приходил в этот мир?

– И что бы ты ответил?

– Я бы сказал так: друзья мои, перед вами человек, который думал одно, говорил другое, а поступал по-третьему. И вот что удивительно: он всеми считался нормальным и, в сущности, был им. Но это что?! Па-радокс состоит в том, что, говори он, что думает, и по-ступай, как говорит и думает, ой что было бы на свете! Какой бы переполох и тарарам начался! "Хватай!
– кричали бы.- Гони его в шею!" Это в худшем случае, а в лучшем все бы сочли его ненормальным или чудако-ватым, которого в приличный дом и пускать нельзя, избегай и сторонись!..

– Ты говоришь страшные вещи!

– Но зато чистую правду.

– Правду ли?

– Послушай, перестань лгать! Признайся хоть раз в жизни, что я говорю правду! И признайся, что не один я такой!.. Нет, нет, тебя я не имею в, виду, не волнуй-ся!.. И почему я такой? Как же я дожил до такого? Неужели все это говорил ему Гюльбала? Не присни-лось же Мамишу! Каждое слово Гюльбалы врезалось в память, и не вышибешь оттуда. Но как ясно говорил он; Гюльбала вообще-то иногда излагал свои мысли с железной логикой, это у него с детства; Селиму-то он доказал, что тот для блатного мира не человек! И по-лучил право по законам того же мира делать с ним все что вздумается.

Поделиться с друзьями: