Магомед, Мамед, Мамиш

Но следователь, задав свой вопрос и видя, что Мамиш молчит, и непонятно, думает он, как ответить, или ско-ван, подавлен случившимся, добавил:

– Это не для протокола, мне хочется, чтобы вы об-рисовали его как человека. Вы, именно вы можете осветить причину гибели Гюльбалы.

а вы с Хасаем поговорите! с Р!

– Не мне вас учить, дорогой Мамед, что это очень и очень важно. И не только для меня, но и для вас, для всех нас! Идет борьба, идет по всем направлени-ям, сверху донизу, вы же видите сами. Надо понять, очень многое надо понять нам, и смерть Гюльба-лы... Неужели вы думаете, что это несчастный слу-чай?

– да, вы правы, это самоубийство!

– вот! я так и думал! я был убежден, что это именно самоубийство! и именно это я хотел от вас услышать! так и запишем!., "а чего ты радуешься?!"

– а теперь давайте по порядку: что толкну-ло? на основании каких его слов вы так счи-таете? каков характер разлада? личный? се-мейный? общественный? гражданский?., дай-те нам веские доводы!

"ах тебе веские доводы!., вот ты какой ока-зался!.."

– как вы сказали? "говорит одно, думает дру-гое, поступает no-третьему?" ну и ну!., может, на магнитофон запишем, а?

– что ж, записывайте! все записывайте! я вам такое порасскажу!., такое!., он... в глазах у следователя снова блеснула колкая улыбка. Мамиш осекся, бездна слов. люди, ли-ца, маски, гримасы, ужасы, шарахаются, как от огнедышащего дива, поедающего своих детей, смотрит и Гюльбала: "ну, давай строчи!.. чего же ты умолк, валяй, выпотрошисъ!.."

– идите-ка вы знаете куда!

– тогда остается предположить, что именно вы, да, да, вы, когда он высунулся из окна, помогли, так сказать!

кулак Мамиша ударился о скулу следовате-ля, а потом в него полетело все, что подвер-нулось под руку, кажется, как это всегда случается, пресс-папье.

Мамиш вздрогнул. Гюльбала говорил только ему. И

никого рядом... Подло!..

– Извините, я думаю, что это именно несчастный случай. Не было у Гюльбалы никаких причин выбра-сываться из окна. Есть много иных способов кончать жизнь, и этот не самый надежный, можно остаться в живых, искалечиться на всю жизнь.

– Но как вы объясните его частые перемены работы? Эти бесконечные уходы по собственному желанию, причем иногда с очень перспективной, увольнения? Ни-как не скажешь, что все шло у него гладко. Ни трений, ни серьезных недовольств. Это очень важно, поймите, Мамед!

– Недовольства были... Но они так мелки, что из-за них вряд ли надо было обрывать жизнь. мелки?! ну-ну, выкладывай!

– Ну, а все же. Каков был он как социальная личность? Взгляды его на жизнь? Его гражданский облик, а?

– вот-вот! немедленно изложу!., эх вы, не там ищете, следователь!

– ?!

– а может, и там, не знаю.

– Представьте себе, он был озабочен будущим Мор-ского больше, чем собственными невзгодами.

– В каком смысле?

– Захламили, говорит, прекрасное наше море тон-нами ржавого металла, сгубили и море, и рыбу, и никому нет дела до завтрашнего дня.

– А вы? Что же вы ему ответили?

– Я ему нарисовал картину будущего, когда на Мор-ском иссякнет нефть. Сказал, что здесь будет не груда ржавого металла, а музей-пляж.

– А нефтяные загрязнения как?

– И он мне об этом. А я тут же сочинил о проекте моментальной очистки моря от нефтяной пленки. Мол, целый институт разрабатывает. И просто, и никаких затрат - водят, как прожектором, по поверхности моря особым лучом, и пленки как не бывало. И рыба пло-дится на славу: загорай, дыши, ешь осетрину на вер-теле!

– И он поверил вашему розовому будущему?

– Почему бы и нет?

– А на самом деле как? Что вы сами думаете о буду-щем вашего Морского?

– Я же рассказал вам.

– И никаких пятен?

– Металл-то ржавеет, говорит мне Гюльбала. Увы, говорю ему, с этим трудно бороться. Но не вся труба ржавеет! То, что под водой, и то, что над водой, убе-речь еще можно, но беда в том, что ржавеет та часть, которая постоянно на стыке воды и воздуха. Отлив - высыхает, прилив - мокнет. Но кто придумает лучи, тому нетрудно и эту задачу решить.

– Я слышал о вас двустишие-экспромт.

– И это вы знаете... Просто мое имя легко в рифму ложится, вот и сочинили.

– Вы сказали о невзгодах. Не зря ведь он вас ждал! Может, крах тестя?

– Не думаю.

– Я заметил, что жена Гюльбалы не очень горевала.

– Ей своего горя достаточно.

– Может, разрыв отца и матери? Он, кажется, под-держивал сторону матери.

– и писал на отца анонимки!

– ?!

– даже убить его хотел!

– II

– И в то же время был дружен с новой семьей отца, очень был привязан к... как ее зовут? Рена, кажется.

– Это вы спрашиваете или утверждаете?

– Как я могу утверждать?

– Тогда спросите об этом у них самих - у Хасая и его молодой жены.

– Я и собираюсь. Кстати, могу позвонить при вас, знаете телефон Хасая?

– А он в вашей книжечке.

– Мне Хасая Гюльбалаевича... Следователь Саттар Макинский... Не Бакинский, а Макинский, от слова Ма-ку, деревня есть такая... Записывайте, буду ждать. Хасай занят, как освободится, немедленно позвонит сам. И очень скоро. И все же. Вы считаете, что можно под-держивать сторону матери и в то же время дружить с новой женой отца!

– А вы непременно повидайтесь с Реной.

– Идеал женщины и человека?

– Как же! Неземное создание! Сама красота!

ждет и не дождется, она вас!

Мамиш то замкнут, то серьезен, то иронизирует. И не поймешь, где он настоящий.

И тут позвонил Хасай. Телефонный разговор получился кратким: Хасай не приедет, он пошлет машину за следователем, Саттаром-муэллимом, как почтительно назвал его Хасай, и привезут его к ним. Следователь мог настоять на своем, но не стал. Пусть будет, как хо-чет того Хасай.

Итог разговора с Мамишем уместился в несколько фраз, но в душе Саттара осадок недоговоренности - Мамиш ускользал и даже его твердый ответ на глав-ный вопрос - несчастный случай - показался Саттару неискренним. Придется вернуться к Мамишу, когда замкнется круг.

Хасай провел Саттара в дальнюю комнату, и первое, что увидел Саттар, это словно вымершую квартиру и большие серо-черные круги под глазами у Хасая. Весь его облик - безутешное горе: и огрубевший от слез го-лос, и влажно-грустный взгляд, и седая щетина на не-бритых щеках.