Магос: Архивы Грегора Эйзенхорна

Воздух был холоден и сух. Сквозь линзы-щитки темных очков небо казалось насыщенно-синим, а солнце виделось белым шариком, отбрасывающим блики на стекла при повороте головы. Лучи светила отражались от корпусов челноков и катеров, замерших на посадочных площадках среди пустыни. Я смог разглядеть тонкую ниточку каравана, бредущего через барханы километрах в пятнадцати от дворца.

Здание отличалось весьма внушительными размерами. Это все, что осталось от города, уничтоженного войной. Периферийные элементы конструкции утопали в песке и зачастую представляли собой не более чем груды обломков. Судя по всему, значительная часть древнего поселения скрывалась под землей, навсегда сгинув в бездне истории.

Стражники у ворот внимательно следили за моим приближением.

– Ты идешь к Медонэ? – спросил один из них.

Голос часового искажался помехами и доносился из вокс-динамика, встроенного в маску-респиратор. Оба бойца носили броню и снаряжение, изначально произведенные для нужд Астра Милитарум, но теперь выкрашенные в яркие, кричащие цвета.

– Да, – ответил я.

– Имя?

– Грегор Эйзенхорн, – ответил я.

Лгать не было смысла.

– А род занятий?

Я показал инквизиторскую розетту.

Они даже не вздрогнули.

– Вы пришли, чтобы сжечь нас всех, сударь? – хохотнул один.

– Пока не знаю, – ответил я. – Кто-то из вас отвергает власть Трона?

– Точно не мы, – хмыкнул второй. – Мы все тут верные слуги Священной Терры, все до одного.

– Тогда я хотел бы только сделать ставки и что-нибудь купить.

Они пропустили меня внутрь.

В вестибюле дворца было не продохнуть от посетителей, и каждый притащил с собой многочисленную свиту. Сервиторы Медонэ сновали среди гостей с подносами, полными еды и напитков. Камергер в ливрее объявлял каждое новое блюдо так, словно это был очередной дорогой гость. Мне предложили флягу с водой – ритуальный дар каждому путешественнику, приходящему из пустыни, – которую я взял, и графин с вином, от которого я отказался. Экспонаты коллекции, предназначенные для распродажи, сейчас красовались в витринах по всему залу, чтобы потенциальные покупатели могли их как следует рассмотреть. Я заметил молельные барабаны из Долгих Могил с Трациана, диадемы из Рабских Миров, качественно сделанный бюст святого Киодра, так и не извлеченный из обитого сатином футляра, и даже написанный масляными красками портрет Жиллимана, кисти Манксиса с Юстиса Майорис. По крайней мере, так утверждала подпись. Композиция была достаточно неплохой, но техника работы кистью не дотягивала до настоящего Манксиса. Я решил, что это, скорее всего, либо копия, либо работа кого-то из учеников.

Я рассматривал картину, когда за моей спиной раздался чей-то голос:

– Мне известно, зачем вы здесь.

Я обернулся.

– Медонэ, – представился человек.

Он был высоким, стройным и улыбчивым, носил зеленый комбинезон и короткий плащ. Кто-то мог бы сказать, что он переборщил с ювелирными украшениями. Особенно выделялась тиара со вставками из жемчуга и хрусталя.

– Вы – Медонэ?

– На самом деле я – его глашатай, – ответил человек с настораживающе широкой улыбкой. – Он говорит и ведет дела через меня.

– Вы – прокси-тело или аватара? – спросил я.

– Аватара, – ответил он.

Только сейчас я осознал, что тиара и кольца – часть мощной телекинетической системы, которая позволяла настоящему Медонэ управлять глашатаем, как марионеткой.

– Вы – Грегор Эйзенхорн из ордо, – сказал он.

– Верно.

– Ваша репутация вас обгоняет. На моей распродаже есть только одна вещь, которая могла бы заинтересовать такого человека. Не желаете взглянуть?

Он проводил меня в боковую часовню. Бледные лучи второго светила пробивались сквозь высокие зарешеченные окна. Предмет стоял на небольшом пьедестале, защищенный световыми экранами. Это была стекловидная пластинка, запакованная в пластек, площадью около трети квадратного метра.

– Великолепно, не так ли? – произнес глашатай Медонэ.

Передо мной была самая ужасающая вещь, которую я видел в жизни.

– Весьма изящно.

– Я оставлю вас и дам возможность рассмотреть ее как следует.

В часовне, кроме меня, было еще несколько гостей, рассматривающих пластинку. Один из них, грузный человек с мощными аугметическими окулярами, вживленными в череп, произнес:

– Весьма интересный экспонат.

– Действительно, – ответил я.

– Это подлинник, – добавил он. Его импланты жужжали и щелкали. – Я могу оценить возраст стекла и пленочной упаковки. Размеры пластинки соответствуют формату, который, как считается, использовала автор. Удивительно, что столь хрупкая вещь сохранялась столько лет, за которые исчезло так много всего.

– Истинно так, – согласился я.

– Но куда более удивительно само изображение, – продолжил человек. – Обратите внимание на композицию. У автора был изумительный талант летописца. Сомневаюсь, что хоть кто-то в Империуме может сравниться с ней в искусстве съемки пиктов.

– Да, именно это о ней и говорят, – произнес я. – Исключительный дар, из-за которого ее и выбрали для сопровождения той экспедиции.

– Только подумайте, – вздохнул мой собеседник, – она превосходила талантливостью всех, кто был до нее и после, но помнят ее все равно не за это.

Он посмотрел на меня. Оптические импланты щелкали и жужжали.

– Как вы считаете? – спросил он. – Что в этом самое удивительное? Что это оригинальный пикт, сделанный десять тысяч лет назад почитаемой основательницей Имперской Истины? Или то, что это портрет Хоруса Луперкаля?

– Я думаю, что самое удивительное – что он находится здесь и продается на аукционе, а не заперт где-нибудь в хранилище на далекой Терре.

Эуфратия Киилер была летописцем. В последние годы Великого крестового похода, имея в своем распоряжении лишь талант и пиктер, она была приписана к 63-й экспедиции, чтобы увековечить деяния легиона Лунных Волков. Она создавала великолепные работы. Ее слава росла. Сам Воитель относился к ней с благосклонностью. В те далекие времена Бог-Император объявил, что созидание Империума должно запечатлеть в работах художников и историков, дабы создать хронику начала Эпохи Человека. В те времена доминировала именно такая идея: великий труд по построению цивилизации необходимо описать честно и открыто.

Звучит совсем непохоже на Императора, каким его знаю я.

Вся эта свобода, конечно же, закончилась, как только начались ужасы охватившей Галактику многолетней кровавой бойни, которую мы сейчас называем «войнами Ереси». Киилер была там с самого начала. Стала свидетелем первой пролитой крови. Она находилась в той поворотной точке истории, когда все изменилось. И в ее руках был пиктер, с помощью которого она запечатлела трансформацию.

Но ее история на этом не закончилась. Она могла стать просто одной из триллионов сгинувших в пламени вспыхнувшей войны. Ее имя сейчас известно немногим… но все же известно. Святая Эуфратия. На нее снизошли божественные милость и дары, и именно она и несколько доверенных человек в те мрачные годы создали основы Имперского Кредо. Киилер стала одной из первых святых. Она вместе со своими последователями создала краеугольные принципы Лектицио Дивинитатус, истины, по которой мы все сейчас живем. Учение о том, что Император Человечества суть не человек, но Бог. Именно она помогла другим увидеть это. Именно она помогла родиться нашей вере.

Человека с оптическими имплантами звали Сеян Карил. Мы вместе вернулись в главный зал и сели побеседовать об увиденном.

– Сам пикт – это не главное, вы ведь понимаете? – спросил он.

– Он бесценен, – ответил я. – Изображение Луперкаля при жизни, до того, как он пал. Его красота и мощь позволяют оценить масштабы произошедшей катастрофы.

– Кто-то, возможно, скажет, что этот пикт никто и никогда не должен увидеть.

– Кто, например?

– Инквизиция, – ответил он. – И вы, как я слышал, к ней относитесь.

– Думаю, его нужно видеть, – сказал я. – Как предупреждение, что даже самые совершенные из нас могут прогнить… Как источник новой решимости для схватки с тьмой.

Он пожал плечами:

– Если только Хорус изображен на пикте до своего падения.

– Думаете, снимок был сделан после?

– Но разве не еще более поучительно было бы, останься лицо магистра войны таким после того, как Хаос поглотил его душу? Великий Враг умеет хорошо скрывать свою природу:

– Вы говорили, что пикт – это не главное, – сказал я, меняя тему.