Макрокосм Сережи Бондаренко

Мы отдраивали кухню, пока Светка не устала и не присела, комкая вокруг коленок один из своих необъятных балахонов.

– Приготовить тебе что-нибудь?
– спросил я, с вожделением поглядывая на древние чугунные сковородки.

Светка вздохнула:

– Нет, не стоит, Сереженька. У меня все строго, по расписанию. Два часа еще.

– И что там через два часа?

– Сельдерей и паровая котлета.

– Неплохо.

– Да, - со вздохом согласилась Светка.

Сегодня суббота, первоклашки ее не учатся - на работу не надо. Из дома она не выходила, только вниз на кухню спустилась, один раз: трудно не услышать, как по дому перемещается человек весом в сто пятьдесят килограмм. Значит, запас карамельных батончиков, чипсов и кексиков не пополнен. Ох, будет сегодня у Светки ломка. Вряд ли мама разрешить ей после шести выйти в магазин. Предложить самому что ли сбегать за сникерсом? Знаю, что такое остаться вечером без вкусной еды и в полном одиночестве.

– Пойду, - сказала Светка, с трудом поднимаясь со стула.

Поплелась наверх, вздыхая на каждой ступеньке. Вслед за ней на Старой Кухне появилась мама. Кивнула мне и зашла в бывшую квартирантскую половину. Опять вздохи. На этот раз оплакивается утраченная для семьи квартира, со всеми утекшими сквозь пальцы бонусами: квартплатой, в первую очередь, а также возможностью чисто внутреннего потребления. Мне тоже стало интересно, я давно не был в бывшей бабушкиной половине, наверное, с тех пор, как бабушка умерла, а дед перебрался наверх. В нашем доме часто тасуются варианты с проживанием, вот опять ожидаются глобальные изменения.

– Сколько места, - сказала мама печально оглядывая пустую студию.
– Столько света. Что теперь здесь будет твориться? Может, отдельный вход выбить в сад, тропинку бетоном залить?

– Может, все будет хорошо, - предположил я.
– Мы все-таки одна семья.

Мама промолчала, неодобрительно поджав губы, как всегда, когда считала сказанное мной несусветной глупостью. Подняла голову, прислушиваясь. Наверху ходила сестра, старые полы надрывно скрипели.

– Записала Свету к психиатру, - сказала мама.

– Опять?
– сказал я.
– Смысл?

– Психиатр другой. Прежний показался мне... некомпетентным. А смысл... Что бы ты делал на моем месте, если бы у тебя на глазах погибал твой ребенок?

– Светка не погибает, - возразил я.
– Подумаешь, толстая. Толстых много. Что, все толстые погибают?

– Ты меня прекрасно понял, Сережа. Разве такая жизнь не суть разрушение? Человек без силы воли в нашем мире не выживет. И ты... те же черты... папина генетика. В ужас прихожу, как подумаю, что с вами будет, когда с нами, мной и папой, что-нибудь случится.

– Может, и меня к психиатру?
– предложил я.
– Как в тот раз.

– Можно было бы, - пробормотала мама, ковыряя ноготком салатовую известку на стене.
– Но мне того раза хватило. Ты же совершенно на контакт не идешь. Что тогда ляпнул?

– Что, возможно, в меня вселился дух мертвого повара, считанные дни не дожившего до третьей мишленовской звезды и желающего через иного носителя осуществить несбывшиеся планы. Это было не утверждение, а только предположение, - сказал я.

– Весело тебе?
– спросила мама.
– И тогда было весело? Что же ты с таким чувством юмора на одни трояки учишься? А ты знаешь, что такое запись 'шизофрения' в медкарте? Ни в какой университет ты бы не поступил, жизнь загублена, медкомиссии, лечение.

– Ты преувеличиваешь, - возразил я.
– Психичка была нормальной теткой, с опытом, и не такое от мятежных подростков выслушивала.

– Да, тебе повезло, - согласилась мама, - а я позору хлебнула, до сих вспоминать не хочется. Сын - шизофреник.

– Неудачные у тебя дети получились, мам, - констатировал я.
– дефектные.

– Ничего, я за вас еще повоюю, - сказала мама.

И ушла. Я прошелся по студии, взялся за веник. Неудобно как-то, завтра тетка родная прилетает, а в ее 'покоях' - щепки по углам и брошенные квартирантами растоптанные тапочки.

***

Матвея Матвеевича хоронили под кустом самшита. Дед завернул его в свой носовой платок. Мне этот жест понравился. У деда всегда красивые дорогие носовые платки, я часто покупаю их ему на разные праздники в крутом магазине текстиля, потому что это беспроигрышный вариант - дед бумажные платочки не признает.

– Прах к праху, - сказал дед, засыпая яму пригоршнями земли.
– Думал, в коробку, но не стал. Пусть. Мне почему-то кажется, ему бы не понравилось в коробке, а так другой фауне пожива, вроде как бесконечная жизнь. Согласен, Сержант?

– Самое главное - не в унитаз, - поддакнул я.

– Не-е-е, - сказал дедушка.
– Как можно? Шесть лет верой и правдой, каждый божий день в трудах, еще чего, в унитаз! Опустел без Матвея аквариум. Забуду - подойду, а там пусто. Помнишь, как он в первый раз улитку увидел, все за усы кусал. Меня узнавал, как сяду с книгой к торшеру, так и он - к стеклу прилипнет, смотрит, ждет, когда покормлю.

– Хороший был сом, умница, трудяга.

– Вот! Правильно. Лучшая эпитафия.

Дед, кряхтя, поднялся с колен.

– Нового купишь?
– спросил я.

– Не знаю, подумаю. По мне умнее анциструсов рыб нет, это вам не телескоп какой-нибудь, жрать да гадить. Можно, конечно, и купить. Но... старый я стал, Сереж, привязываюсь, отпускать трудно. Может пусть его, а? Разберу аквариум, отдам за так по объявлению.

– Тебе решать. Жаль, мама не разрешает собаку или кошку завести, - сказал я.

– Мать твоя, - дедушка, сощурившись, посмотрел вдаль, - печется о благе дома. Я ее понимаю. Мы почти в самом центре живем, сад маленький, парк далеко. Где с собакой гулять?

Я молча признал правоту деда. Помахал ему и пошел.

– Опять туда?
– сказал дед вдогонку.
– Не ходил бы ты, Сережа.

– Мне надо, - ответил я от калитки.

– Да мне что?
– сказал дед.
– Вернешься ведь опять сам не свой. Рассказал бы, может, я помог бы чем. Посоветовал бы что.

– Посмотрим, - сказал я.

– Ветер поднимается, - сказал дед, - не задерживайся.

***

Пахло сухой травой, пылью и дождем. Ветер был 'южак', самый непредсказуемый. Маршрутка довезла меня до Корпоративки. Из многоэтажек пахло и воняло: жареный лук, тушеная капуста, редька со сметаной. Успеть бы домой к семи, мама будет беситься, если и меня за ужином не окажется.

Дома на улице Зеленой лепились на буграх, забор к забору. У последнего дома забор был ветхий, деревянный, держался на честном слове. Родители у Вероники были алкаши, не те, что от наката до наката, а в меру сбалансированные - работали, потом пили, заработанное пропивали. Я поднялся на крыльцо и стукнул. Вероника выскочила, кутаясь в вязаную кофту, меня на секунду накрыло кумаром из сигаретного дыма и алкогольных паров . Но дверь быстро захлопнулась, я успел разглядеть только мощную спину в камуфляжной майке.