Малая. Жизнь после тебя

Мне на тебя плевать, -- в отчаянии шепчу я. – Отлично, что тебе хватило совести вернуть паспорта и лишить меня необходимости с тобой встречаться. Без тебя моя жизнь снова станет нормальной.

Дверь за спиной хлопает, заставляя меня вскочить. В комнату входит папа.

– - Все прошло удачно, я так понимаю?

– - Пап… -- Я тру покрасневшие глаза, делая вид, дремала. – Я бы была признательна, если бы ты не входил ко мне без стука. А так - да, все прошло удачно.

– - Неужто паспорта просто так там лежали? – Проигнорировав мое замечание, папа опускается на край кровати.
– - Что-то не верится, что Север настолько потерял хватку.

Ответить удается не сразу – требуется секунды, чтобы собраться. Меньше всего сейчас мне бы хотелось возвращаться мыслями назад, рассказывая папе о своей победе.

Но соврать ему о том, что Севера в квартире не было, не могу. Ложь он моментально почувствует.

– - Он пришел. – Я опускаю глаза в пол, теребя край покрывала. – Я сделала так, как ты и сказал – расплакалась, и он вернул паспорта.

Папин пристальный взгляд жжет щеку.

– - Так сразу и отдал? Что-то странно.

– - Сказал, чтобы за помощью к нему не обращалась, и тебе привет передал. – Я стараюсь сделать тон небрежным.
– - Еще сказал, что ты всегда знаешь, что делаешь.

– - Так, уже интереснее, -- удовлетворенно хмыкает папа, заулыбавшись. – Все- таки не влюбился, а жалеет. Но нас любой вариант устраивает. Главное, конечный результат.

Я кусаю губу до крови. Отчего-то замечание папы причиняет мне боль.

– - Родион как? Не звонил больше?

– - А разве должен? – уточняю я, нахмурившись.

– - Ну а кто его знает. – Папа пожимает плечами. – Я вчера переговорил с Винокуровым. На то, что тебя снова примут в семью, надежды нет, так что Родион больше не интересен. Сама все испортила, но да ладно. Что уж теперь.

В голове как по команде всплывают слова Севера о том, что единственное, что мне светит с Родионом – это быть любовницей. Он тоже это знал.

– - Я и не планировала с ним сходится.

– - Ты молодая пока, и мало в жизни чего понимаешь, -- сухо замечает папа.
– Если бы хоть шанс оставался стать Винокуровой, сошлась бы. Так. – Хлопнув в ладони, он поднимается. – Загран мне дай. Послезавтра вылетаем в Испанию. Вещей себе закажи – а то, я так понимаю, других у тебя нет.

33

– - Всего вам доброго! – сладко улыбается стюардесса, подавая мне чемодан. – Надеюсь, полет с нашей авиакомпанией вам понравился.

Мрачно кивнув, я следую за папой по телескопическому трапу. Голова тяжелая от шампанского, которое я пила, пока наконец не уснула. В бизнес-классе, которым мы летели, его наливают без ограничений.

Из аэропорта нас забирает представительский седан, чтобы отвезти в Коста Дель Соль. Безучастно глядя на проносящиеся за окном пальмы, я перебираю в голове события последних суток. Спешную покупку косметики и двух комплектов вещей, сухой разговор с Родионом, появившегося с очередным двусмысленным предложением увидеться, звонок Елене Рогач с сумбурными объяснениями, почему я не смогу у нее работать. Потерять работу мечты, не успев к ней приступить, оказалось больнее, чем я думала.

– - Так и будешь молчать? – подает голос папа. – Сидим, как на похоронах. Ты же вроде любила Испанию.

Мне не хочется ему отвечать. Я чувствую себя подавленно и симулировать удовольствие нет сил.

– - Голова болит. – Не поворачиваясь, я тру виски.

– - Еще бы, -- хмыкает он.
– Столько шампанского выдуть.

Ничего не ответив, я продолжаю смотреть на дорогу. Погода в плюс двадцать шесть не радует, даже напротив. Яркое солнце только усиливает внутренний холод и ощущение того, что, приехав сюда, я совершила что-то неправильное.

Спустя часа полтора автомобиль останавливается возле белокаменной ограды – очень похожей на ту, что была в доме, предоставленным папе его другом. Молча приняв чемодан из рук водителя, я подкатываю его к воротам, которые моментально начинают открываться. Нас уже ждут.

И действительно, по дорожке, пересекающей идеально ровный газон, к нам спешит мужчина в костюме. Поприветствовав нас на английском, он забирает багаж и катит его к дверям дома, напоминающего дворец из-за принадлежности к колониальному стилю. В дверях нас встречает смуглая темноволосая женщина средних лет, то ли испанка, то ли мексиканка. Широко улыбаясь, лопочет что-то на испанском и жестами показывает проходить.

Застыв посреди огромного вестибюля, я перевожу взгляд с огромного панно, написанного в стиле Диего Веласкеса, на мраморную лестницу, серпантином уходящей на второй этаж. Желудок сжимается, стремительно подталкивая к горлу тошноту.

– - Где туалет? – успеваю пробормотать я, и не дождавшись ответа, кидаюсь к первым попавшимся дверям. Комната, к счастью, оказывается тем самым местом, и меня тут же рвет в начищенный унитаз.

Вытерев слезы, я подхожу к зеркалу. Оттуда на меня смотрит бледная как мел девушка с расширенными зрачками. Туалет здесь под стать вестибюлю. Одна лишь смеситель стоит пару тысяч евро.

– - Тебя укачало дорогой? – Папа обеспокоенно меня оглядывает. – Давай-ка поешь. Мария ужин приготовила.

Не переставая улыбаться, женщина приглашающе кивает в сторону кухни. Мол, пойдем, пойдем. Мне вспоминается Руфина, которая еще недавно вот так же звала к столу. Тошнота вновь дает знать о себе ощущением собирающейся слюны.

– - Спасибо, не хочу, -- отвечаю я на английском. – Покажите, пожалуйста, мою комнату.

Женщина переводит растерянный взгляд с меня на папу. Мол, и как мне быть?

– - Проводи ее, Мария, -- распоряжается он, нахмурившись, оглядывая меня. – Спускайся, как в себя придешь.

Я первой иду к лестнице, уже зная, что спальни находятся наверху.

– - Ваша с видом на бассейн, -- коверкая английские слова, Мария спешит за мной. – Очень красивая.

Едва найдя в себе силы поблагодарить ее за помощь, я захожу в указанную дверь и падаю на кровать. Ощущение дежавю меня не отпускает. Ровно тоже самое я прожила в день, когда папу освободили. Приезд в роскошный особняк, в котором никто не жил, комната, оформленная в любимых мной кремовых тонах, улыбчивая домработница.

Сквозь ноющую боль в висках прорываются слова Севера о том, что я всю жизнь живу в розовых очках и не способна выносить правду. Кажется, он был прав. Неприглядная правда окружила меня со всех сторон: она говорила со мной улыбками стюардесс бизнес-класса, сейчас вопит из дизайнерской люстры и нашептывает из-под шелкового ковра. А я не могу ее принять настолько, что выворачиваю содержимое желудка в унитаз. Потому что принять ее – означает лишиться веры.

Мне не удается побыть в одиночестве и получаса, как дверь распахивается, а на кровать опускается папа.