Мальчик с Голубиной улицы

— Ух, как тикает!

— Ну, а теперь смотри. — Жестом фокусника приоткрываю коробочку. Жук тотчас же, не раздумывая, показывает свое неподвижное лицо и уже заносит ножку за порог. Но я тихонько пристукиваю его ногтем: — Назад! — и задвигаю коробок.

У Зюзи горят глаза.

— Давай меняться!

— Поздно, надо было раньше.

Зюзя канючит:

— Дай… — Он дрожит от нетерпения.

Перекидываю бутылку в левую руку и бегу с воробушком. Если вертеть наотмашь, получается, что он летит. Навстречу, в пыли, гонит обруч Яша Кошечкин. Он останавливается — не каждый день видишь такое. Нежно-фиалковые глаза его широко раскрыты.

— Ой, что у тебя?

— Не видишь? Фокус.

— Что возьмешь за него?

— А что дашь?

— Вот обруч!

— Так он старый! — говорю я.

— Новый, только с бочки, честное слово.

— Ржавый, — говорю я.

— Почистишь мелом, будет как серебряный.

— А палочку дашь?

— Еще и палочку, хитрый.

— А ты не хитрый?

— Дай монетку, дам палочку.

— Ну, что ты за свинья, где же я возьму монетку?

— А вот у тебя за щекой.

— Так это сдача.

— А ты скажи: потерял, — советует Яша Кошечкин, глядя на меня фиалковыми глазами.

…Когда впереди катится обруч, не чуешь земли, будто летишь на пролетке.

— Эй, с дороги! Задавлю!

Из калитки появляется Сеня в крохотной жокейке, которая непонятно как держится на его жирной голове. У Сени желтый, широкий, с картинкой, фабричный обруч и такая же желтая, фабричная, с картинкой палочка. Он с насмешкой смотрит на железный, ржавый, тяжелой заклепкой заклепанный обруч от селедочной бочки.

— Аллюр! — кричит Сеня, прикасается волшебной палочкой к обручу, и он золотым солнечным колесом, не касаясь земли, легко и плавно летит далеко вперед по Большой Житомирской улице.

Я со всего размаха ударяю палкой, и обруч, тяжело подпрыгивая на булыжнике, железно и гулко грохочет, все время кренясь набок и стараясь упасть.

— Аллюр три креста! — кричит Сеня.

— Пошел! Пошел! — чуть не плача, кричу я. — Давай! Давай! — и размахиваюсь со всей силой, точно вбивая в него свой дух, свое желание легкого, летучего движения.

И вот уже тяжелый железный обруч, высекая искры, летит прямо и звонко. И я бегу за ним, я бегу, направляя его лишь легкими ударами. И мимо — деревья, мимо — заборы, белые хаты. Лают собаки, ржут жеребята.

Я и Сеня идем рядом в два колеса.

Тихий, беззвучный красивый полет игрушечного обруча и тяжкий, звенящий, земной грохот железного обруча, — как две жизни, две судьбы.

А Яша Кошечкин, видя все это, бежит сзади и плачет:

— Отдай обруч, возьми фокус, отдай обруч, возьми фокус!

9. Жорж удар

Здравствуй, пустырь! Пепелище сгоревшего дома, где в серой золе можно найти и пуговицу, и кривой гвоздик, и даже осколок зеркала, где всегда миллион мальчиков. Здесь их царство, здесь никто их не тронет, никто не крикнет: «Разбойники!»

Самые маленькие, те, что и штанишек еще не имеют, а разгуливают в бумазейных платьицах, играют в классы. А уважающий себя мальчик, с глубоко надвинутым на самые глаза картузом, никогда не станет играть в классы, а играет в «расшибаловку» или в орехи, сидя на корточках у вырытой в земле ямки. Выигравший ходит гоголем и погромыхивает в кармане орехами, вызывая на поединок, и даже иногда, при большом выигрыше, на глазах у всех расколет камнем орех и медленно съест ядрышко: «Вот вам, видели, какой я богач!»

А у кого нет ни орехов, ни монет, тот играет в «принца и нищего».

— Эй, прочь с дороги!

Все сразу притихли и перестали играть, глядя на страшного пришельца.

Его звали Жорж Удар, он ходил в фуражке-капитанке с лакированным козырьком и вечно что-то жевал.

Вот и сейчас он с азартом жевал тянучку.

Папа его был балагула. Вы знаете, что такое балагула? Балагула выпивает граненый стакан водки, утирается рукавом и говорит: «Еще!» Он выпивает второй стакан и говорит: «Ого!» И только когда выпьет третий стакан, берет вожжи в руки и кричит: «Вье!»

Жорж Удар был толстый, злой и ужасно смелый. Говорили, одним ударом кулака Жорж выбивал все зубы, оставляя вам только корешки. Он приходил и всегда задавал один и тот же вопрос:

— Хочешь по морде?

Так он обходил всех, и так как никто не хотел с ним связываться, он давал бесплатно пробовать мускулы.

— Уй! Уй! — говорили мальчики, осторожно, кончиками пальцев пробуя твердые как камень мускулы силача.

Но теперь Жорж не хотел показывать мускулы, у него было другое настроение.

Он сразу же подошел к Яше Кошечкину и, глубоко засунув руки в карманы длинных брюк, резиново жуя тянучку, сказал:

— Мы из маленьких, да? Мы из чистеньких, да? Мы из цирлих-манирлих, да?

Яша Кошечкин молчал, фиалковыми глазами разглядывая Жоржа. Жорж стал рядом и толкнул его.

— Боимся запачкаться, да?

Яша Кошечкин тихонько отошел.

— Смотреть тошно, да? — спросил Жорж.

— Нет, что вы, — вежливо сказал Яша Кошечкин.

— А как дам в зубы, хочешь? Не хочешь?

— Нет, пожалуйста, не надо, — сказал Яша Кошечкин.

— А это видал? — Жорж показал кулак.

— Да, а что? — неожиданно вырос Микитка, худенький и цепкий, как колючка, хлопчик со светло-серыми, с голубизной, сверлящими глазками.

— А кто ты такой? — закричал Жорж Удар и сплюнул.

— А ты кто такой? — закричал Микитка и тоже сплюнул.

— Это видал? Да? — Жорж сунул прямо под нос Микитке свой темный кулак.

— А это видал? Нет? — Микитка сунул свой кулак.

Все в ужасе притихли. Никто еще не видел и не слышал, чтобы кто-нибудь так разговаривал с Жоржем Ударом.

— Я как тебе дам! — сказал Жорж Удар и замахал руками.

— Ну, дай, — сказал Микитка, подставляя грудь.

— Если бы я только захотел, я бы тебя на один мизинец взял, — сказал Жорж и показал грязный мизинец.

— А если бы я захотел, я бы тебя на один ноготь взял, — сказал Микитка и показал черный ноготь.

— А ну, попробуй, ударь меня, — сказал Жорж, выставляя грудь.

— Да иди ты! — сказал Микитка. — Хлюст.

— Я хлюст? — спросил Жорж.

— Ты хлюст! — сказал Микитка.