Мальчики и другие

Для чего он теперь мог понадобиться эрцу, думать было лень; он допускал даже, что тому просто хотелось поговорить и В. А. выглядел для него собеседником нужной величины. Аля расхохоталась бы над таким выводом, но эрц вообще был для нее недоразумением, чудовищно затянувшейся шуточкой, она не смогла бы вообразить себе их с отцом диалог. Впрочем, однажды со зла она высказалась, что В. А., даром что был моложе эрца на два десятка лет, стремительно нагонял того в плане общей глухоты; он же был абсолютно уверен как в собственном, так и в Эрцевом слухе и не стал обижаться на эти слова. Он не считал эрца ни недоумком, ни монстром, как многие: оба образа предполагали некоторую природную лихость, а эрц был на его вкус трусоват, и угрозы и ругань, которые тот рассыпал все чаще, адресуясь при этом к какой-то необитаемой тьме, только укрепляли В. А. в этом мнении. Эрц был сделан из призывного возраста пацыка с ЧТЗ, боящегося, что в армии его изнасилуют или применят для пенного граффити типа ИНГУШ, и успешного московского гея на ставке, приглашаемого в вечерний эфир вместе с попами, публицистами из неправильных в целом стран и футбольными тренерами. В свои первые годы, когда катастрофы гнались друг за другом как уличные собаки, эрц в мушином пиджаке виделся ему чуть не семинаристом, не понимающим, что происходит, и в отчаянии принимающим самые дикие решения из возможных; теперь же, окрепнув до патриарха и усвоив, что здесь ему простят все, он уже не мог волновать его так, как когда-то. Просто мы уже оба мертвы, произнес вдруг В. А., опускаясь за стол у окна против серых замызганных яблонь: только я это знаю, а он все никак.

Вечером вышли тонкие звезды, над лесом поднялся ветер; он не стал включать в доме свет и перед сном уселся с ноутбуком на лестнице перелистать съемки с тех самых протестов, когда и умным вроде бы людям казалось, что все вот-вот должно кончиться, а В. А. хотел только, чтобы все разошлись по домам и оставили все как было. Питерские хождения все равно выглядели как карнавал, и сам адмиралтейский пожар, положа руку на сердце, скорее вписывался в такой нарратив, чем выламывался из него, а московские сцены, как и всегда, впечатляли, хотя он и не мог отделаться от ощущения, что все это происходило тысячу лет назад: дискотека в захваченном автозаке и хлопотливое бегство одинокого космонавта, отставшего от своих в неподходящий момент, сумбурные чтения на Триумфальной и дурацкие пляски у мавзолея: конечно, на Красной тогда выставили такие ограждения, что их было грех не снести, но потом до утра никто так не придумал, что делать дальше, а утром их, сонных и рыхлых, попросили покинуть площадь, и они, огрызаясь, ушли сперва на Лубянку, откуда их уже настойчивей выпроводили к Чистым прудам, а оттуда к вокзалам, а от вокзалов куда придется, этого уже толком никто не снимал. В. А. мало сопереживал, но ему нравились лица, разве что кроме тех с Триумфальной, а в давке, случившейся у «Современника», ему привиделась девочка, похожая на Алю: он отмотал видео и посмотрел пристальней, но эта, прижатая к самой стене и выбросившая вверх обе руки, была все же страшно, кошмарно другой. От этой открывшейся вдруг расстыковки его всего передернуло, он вскочил со ступеней и хлопнул по выключателю; голый свет залил лестницу и кухню внизу, и только в углу возле мойки осталась стоять узкая тьма, неловко повторяющая очертания прижатой девочки. В. А. выключил свет, выждал полминуты во мраке и снова включил: в углу было чисто, он мог отправляться спать.

Эрц прибыл назавтра к полудню, но еще до того, как громоздкая процессия причалила к дому В. А., он почувствовал, как во всем вокруг растет одинаковая тяжесть: вода наливалась в стакан как мазут, ноутбук было не подвинуть, а всякая дверь открывалась с таким трудом, словно вела к эрцу в бункер. Если бы он попробовал теперь поднять от груди пустой гриф, тот, наверное, проломил бы ему лицо. За окном стояла та же подслеповатая мгла, что и вчера, и эрцев кортеж соткался из нее совершенно естественно: сперва над домом с грохотом пронеслись рядом два истребителя, а еще через время на полустертой дороге возникли бесшумные тусклые автомобили, издали похожие на слитки металла, он не стал их считать. Не придумав ничего лучше, В. А. спустился вниз, пока те еще не подъехали, вынес из мастерской припрятанный дрон и встал, держа его на руках будто домашнюю птицу.

Такой его выход, очевидно, смутил их, и после того, как все машины остановились перед домом, возникло зияние: он внимательно ждал, но еще долго никто не показывался наружу. Он подумал, что к нему сочли нужным отправить сапера, но с собой у них сапера нет, и они связались с ближайшей частью, чтобы те перебросили специалиста; однако спустя минуты три из ближайшего к нему автомобиля тенью выскользнул шофер и тотчас же выпустил эрца, одетого в глупо знаменитую летчицкую куртку, но с таким легким и как будто невзрослым лицом, что В. А. заулыбался и шагнул ему навстречу, протягивая беспилотник. Малыш потерялся, сказал он радостно; может быть, получится привести в порядок, я не пробовал сам. Мне докладывали, признался эрц, принимая подношение: протокольный маневр, простите, что насорили; удивительно, что вы вообще отыскали его, все-таки же не «боинг». Вы помногу гуляете, пишете, что происходит у вас? В. А. пожал плечами: я гуляю достаточно, ничего не пишу и не слишком слежу за ситуацией; если с вами есть кто-то, кто способен мне быстро и грамотно все объяснить, я буду признателен. Там две съемочные группы, махнул рукой эрц в сторону стоящих подальше фургонов, мы их выпустим, когда вы разрешите. Выпускайте немедленно, распорядился писатель, насидеться взаперти они еще успеют. Эрц наконец рассмеялся, положил дрон на крышу машины и стал совсем тепл перед ним: пожалейте хоть этих, В. А., там тоже дети внутри, сами увидите; но давайте уже где-нибудь расположимся, мы же можем войти? Абсолютно, отозвался В. А. и дал подступившему эрцу кое-как себя приобнять; как только они снялись с места и направились в дом, из машин как по хлопку выбрались все остальные, и те, что поменьше, устремились вперед них с корзинами, подгоняя друг друга, а большие разбрелись кто куда в невысокой прозрачной траве.

Вы не пожалели, что основались здесь, спросил эрц, когда они подошли к дверям; вам же, кажется, предлагали несколько мест. Пожалел, не стал врать В. А., но это моя работа, я как-нибудь справлюсь, и потом возможно, что я еще подберу нужный ключ, если, конечно, вы приехали не затем, чтобы перевести меня куда-то еще. Но зачем же, удивился эрц, кто так делает, в самом деле; а вы здорово выглядите, стали прямо какой-то помор. Тогда в Гостином вы были, конечно, не в лучшем виде, я подумал еще, что север вам ни к чему. В. А. придержал дверь мальчику, тащившему в дом украшенный окорок: верите или нет, только вчера я пытался вспомнить, почему решил скрыться сюда, но так и не смог; помню только, что долго я не размышлял, и, в конце концов, не в Крым же мне было ехать, что скажете? Разумеется, согласился эрц, вы бы остались без ваших западных издателей; но ведь государству естественно было предложить вам в общем списке поместье в Крыму, а вам было естественно выбрать что угодно другое, и, когда этот список попал к «Дойче Велле», все узнали, что мы свободно распоряжаемся своей землей, а вы своей совестью. Озадаченный этим расчетом, В. А. не нашел что ответить, но стол посреди кухни уже был устроен, быстрые маленькие тени замерли по углам, на крыльцо поднимались, ругаясь, растрепанные телевизионщики, так что он снова ткнулся к эрцу под руку, чтобы дойти так до сверкающего стола.

Когда камеры были готовы, разоблачившийся до рубашки эрц, испытующе щурясь, вручил ему две бутылки ископаемого шабли, и В. А. постарался, чтобы его уважительное изумление успели заснять: что последние пару лет он вовсе не пил, не было известно, наверное, никому, но и о прежних его вкусах знали совсем немногие, а в совпадения он не верил; они сели, и эрц, заметно довольный произведенным эффектом, по-бабьи склонился вперед: знаете, мы полагали, что к вам сюда потекут люди, ну знаете, как ко Льву Николаевичу, но, насколько я в курсе, вас особенно не беспокоят. Это было бы лишним, сказал В. А., если бы я хотел консультировать, попросил бы оставить меня в Петербурге. Да, отвечал эрц, у вас нет этой болезни русского писателя, да и русского режиссера, вы как будто не склонны к поучениям, как многие ваши коллеги, вы не запилите секту, не позовете людей ни в какие окопы и не предложите им что-нибудь бойкотировать, выборы или кино. Если бы мы собирали большую встречу в Кремле, вы бы точно пришли, но не сказали бы ни слова, и все бы смотрели на вас с тихим, что называется, ужасом, и боялись предположить, что такое вы там в себе принесли и унесете обратно, так никому не открыв. И хотя вы ни разу ничего не подписали, ни с какого края, всем всегда было ясно, за кого вы стоите в той или иной расстановке; вы скажете, конечно, что они могут думать все, что им взбредет, но это все-таки отговорка в стиле иранских коллег.

С удовольствием слушавший В. А. полез за минералкой, но маленькая тень поспешила на помощь, он остался с повисшей рукой; я хочу сказать, объяснял эрц, что отдаю должное этой вашей власти, но вам самому она не кажется какой-то тиранической, бесчеловечной? Нет ли в этом какого-то, извините меня, истуканства, какого-то глубокого пренебрежения? Он откинулся, ожидая, и В. А., потянувший было в рот маленький сырный сверток, снова застыл на мгновение; ешьте, пожалуйста, спохватился эрц, для чего же мы это везли; я, наверное, слишком напорист, но я всю дорогу обдумывал это и вот теперь нападаю, простите. Я представил, что это мог бы быть неплохой сюжет: государство старается ради единственного писателя, которому тоже не пишется: сажает невинных, громит несогласных, потрошит активистов и уже не знает, что еще ему выдумать, что запретить, чьей кровью залить центральный округ, чтобы он наконец возмутился и записал, и вот это срабатывает, книга становится бомбой, читатели сносят режим, все в восторге, писателю дают премию мира, и на вручение он прибывает с невзрачным сотрудником спецслужб, которого он укрывал у себя, пока восставший народ топил таких в говне, и тот холодно объясняет, как все получилось, какие понадобились жертвы и прочее, и все вроде бы огорчены, всех жестоко обманули, но с другой стороны же оказывается, что все было ради искусства и государство только прикидывалось таким тупорылым. Я бы сам это написал, будь у меня лишнее время, мы издали бы роман под странным псевдонимом и стали бы ждать, пока догадаются, но, если хотите, могу уступить это вам.

В. А. помутился: но я не пишу книг с сюжетом, Аля тоже отказывалась это принять; будет лучше, если вы доверите это кому-то другому. Жаль, расстроился эрц и сложил руки перед собой; но что значит доверить: вы же понимаете, что я делюсь этим с вами только потому, что вы способны мне отказать, а другие воспримут такой разговор как прямое руководство, и вряд ли из этого выйдет что-то приличное. Другое дело, что, даже когда они делают что-то искренне, без подсказок и пожеланий, все равно получается какая-то дрянь, особенно если это кино, ведь так? Я не знаю, выдохнул писатель, я давно ни за чем не наблюдаю, последнее, что я достаточно хорошо помню, – это открытие Сочинской олимпиады, все, что было потом, уже как-то неявно. Да, опустил и тут же поднял глаза эрц, порой у меня возникает то же самое чувство: будто чемпионат провели потом где-нибудь в Сирии, а не у нас. Неужели, не поверил В. А., но эрц просто отпил воды и промолчал в ответ.

Вы сказали, что не пишете книги с сюжетом, переждав продолжал его гость, и я сперва подумал: а как это так; но потом понял, что сам занимаюсь, наверное, чем-то похожим: происходят события, мы должны как-то на них реагировать или, наоборот, упреждать, но все это вспышки, какие-то всполохи, и, оглядываясь, уже не различаешь, что связывает их вместе. Есть, что называется, история, но истории ведь все равно, что у нее внутри, она все переварит, и все будет восприниматься более-менее складно, но сюжета во всем этом все равно нет, это просто собрание анекдотов, и эта нехватка сценария должна, стало быть, восполняться идеями, смыслами, лозунгами, но чем дальше, тем трудней производить даже их. Не опасайтесь, я не попрошу вас помочь: мне хватает соавторов, и с ними порой еще тяжелей, чем одному: ну вы помните все эти лица, лишенные скромности, а уж ваша-то гордость подомнет под себя все их вместе взятые. Эрц кивнул ближней тени, та прильнула к столу, и В. А. почти собрался поспорить, что если бы он был так уж горд, то не сел бы на этот паек, но понял, что это прозвучит вдвойне невыгодно, и сказал тогда: кажется, для такой работы нужен человек в первую очередь неусталый, а это точно не я. Ошибаетесь, с готовностью возразил эрц, вы и правда не слишком следите за всем: в стране в принципе нет неусталых, даже эти семнадцатилетние олухи на шествиях так устало орут, как им все надоело, а что говорить о тех, кому тридцать, и сорок, и дальше; мы хорошо это понимаем и, собственно, давно никого никуда не зовем, ни к каким рубежам, а просим разве что быть скромнее, проявить понимание к сложностям, не разгоняться. Но ваша усталость другого рода, ею не поделиться, она принадлежит только вам, и цена ее велика; а та, с которой имеем дело мы, не стоит совсем ничего, и такой ее курс необходимо поддерживать, если вы понимаете, что я имею в виду.

В. А. изобразил вежливое недоумение, ожидая, что эрц объяснится, но тот снова смолк и увлекся каким-то морским существом в сиреневом панцире: он воевал с ним одними руками, не пользуясь даже ножом, и движения его были одновременно уверенны и нелепы, писатель поневоле загляделся: клешни трещали, звенела, осыпаясь в тарелку, хитиновая скорлупа, и эрц возвышался над расправой, как римский магистр, беззвучно, но будто бы угрожающе шевеля тонкими губами. Впервые за все эти годы В. А. наконец рассмотрел, что эрц стал совсем стариком: даже та лихость, с которой его руки крушили цветные морские доспехи, была больше мертвецкой, как если бы изголодавшийся за три дня покойник на собственных похоронах встал из гроба и, щелкая суставами, уселся за общий стол. Подбородок его подрагивал, как огромная мутная капля, все не могущая сорваться вниз. Пальцы эрц вытирал с пионерской старательностью, и салфетка в его ладонях, казалось, готова была закричать. Если бы В. А. не знал, кто сидит перед ним, он решил бы, что это удачливый фермер из южного региона, озабоченный тем, как наследники распорядятся его предприятием. На секунду он испугался, что эрц прочтет его мысли, и похолодел от затылка до плеч; нет, проговорил вдруг тот, очевидно заметив его бледность, я не умею читать чужих мыслей, даже на таком расстоянии, так что думайте что вам угодно, а лучше ешьте, ешьте. Повинуясь, В. А. попросил положить ему мидий и стал спешно глотать их, почти не чувствуя вкуса.

Знаете, сказал эрц, справившись со своим монстром, у Олеши есть воспоминание, как они с Маяковским сидят в каком-то московском ресторане, едят раков, а те колются, и Маяковский говорит метрдотелю: хоть бы вы им маникюр делали, что ли. И вот Олеша млеет от этой шуточки, а я думаю: значит, это трибун первого государства рабочих и крестьян угощается раками там, куда в лаптях, скорее всего, не пускают, разрешает себя обслуживать, шутит про маникюр и так далее; а там поедет проклинать Нью-Йорк, плантаторов и все остальное. А сейчас ненавидят ведущих, обещают кожу содрать, тысячи сообщений с угрозами, хотя те просто заняли нишу, где когда-то был Маяковский, Исаковский, Евтушенко и кто там еще. Это при том, что с голода у нас, слава богу, никто не пухнет, а пока Маяковский сидел в ресторане, сами знаете, как оно было. В. А. не помнил никакой такой истории, но поверил эрцу и тихо сказал: все-таки если господа ведущие кончат тем же, чем кончил Маяковский, думаю, многие будут утешены. Эрц вновь рассмеялся: а вы тот еще истребитель: одних посадить, другим выдать револьвер с одним патроном, так мы вымрем просто-напросто; но давайте, однако, пройдемся, покажете мне свои владения, у меня еще два часа времени и одно дело, которое я все-таки не могу уладить без вас.